Треск, боль, горячо! Рябец раскрывает глаза — Буратина, рука задрана, в руке бутылка — хищный отблеск луны на разбитых краях. Убьет! Он вбок, Буратина падает — скрежет — розочка вонзается в песок.
— Сука, — свистит он, вцепляясь руками в ее плечи, прижимая ее к земле. — Убить хотела?
Буратина молчит, мгновение ее спина под руками Рябца напряжена, вдруг обмякает. Он упирается в нее коленями, переместив руки на шею. Кровь капает черными каплями на ее волосы. Пахнет свежей мочой. Нащупав щитовидный хрящ, он давит, давит его с обеих сторон, живо представив себе анатомию тихий свист, как из велосипедной шины, и молчок. Тень Полкана в стороне виляет хвостом, поскуливает: Надя, Надя!
* * *
— Ты не читал «Декамерон»?! — воскликнул Болтянский.
Болтянского Рябец не любил: что толстый — полбеды, вот руки маленькие, липкие, ногти ухоженные — это да. Ко всему, Болтянский таскал в школу порнуху — тусклые, многажды переснятые фотографии. Пышногрудые девки с сероватыми телесами (следствие пересъемок) оседлывали мускулистых мужиков. Или же подставляли пухлые зады. Или же растягивали губы. Стоило взглянуть, и точно по полу растаскали клубничный джем.
Болтянский показывал фотки из рук, держал цепко розовыми пальчиками. Если для других просмотры стали привычным развлечением, то для Рябца иначе. Липкое ощущение переродилось в ужас женского прикосновения, будь то рука, локоток, нечаянная грудь или невинные волосы. Даже материнская ласка, по счастью, крайне редкая, отвращала: стоило подвыпившей Прасковье Федоровне провести рукой по его волосам, нутро сжималось и тошнилось.
— А еще «Озорные рассказы». Это Бальзак, — проповедовал Болтянский, они шли из школы.
— Дашь почитать?
— Завтра принесу. «Декамерон» принесу, Бальзака — нет. Бальзак у нас в собрании — предки заметят — не велят книги давать. Да «Декамерон» лучше Бальзака. У Бальзака один прикольный рассказ, как он женщиной переоделся, чтобы ее выебать. Ну в смысле — подружиться сперва, то да се, а потом — выебать. А в остальном — скука. «Декамерон» интереснее.
«Декамерон» Болтянский принес — толстый синий том с изящной вязью названия, и срок объявил — две недели. Рябец полистал желтоватые страницы и отложил. Начинались выпускные экзамены.
* * *
— Ты прикинь, только с нее слез — звонок! Она к двери, кровищу оттирает, перепуганная — кто там? А Болтянский: это я, Надь. Она: о, черт! чего тебе?! А он: пойдем погуляем? Ха-ха-ха! — Месропов чуть не валится от хохота. — Не, ты прикинь: погуляем!
