Деревянные, наспех сколоченные двери, покрытые смоляной толью крыши, обросшие мхом стены из неструганных досок, из которых весной всё ещё сочится смола. Приоткроешь дверь на скрипучих проржавевших петлях, и чарующий мир прохладного полумрака медленно обволакивает и просачивается в тебя…
Но вначале был замок… Каким казался он огромным и тяжелым для детских пальцев, не держащих предмета грубее игрушек и карандашей. Сердце трепетало и наполнялось жгучей истомой, потому что всем своим существом уже знал: тайна скрывается за ним.
Иногда ключ не хотел поворачиваться, застревал, закусывая разболтанный механизм. Тогда обязательно находился кто-нибудь из детей, утверждавших, что требуется прочитать заклинание. Текли слова, слова, слова, еще мало отличавшиеся от детского лепета, но замок непременно вздрагивал и открывался. И начиналось волшебство…
Среди разбросанного хлама и сгруженных друг на друга ящиков угадывались спрятанные сокровища пиратов, между сваленных черенков лопат и лыжных палок мерещились мечи и копья, отблески оцинкованных тазов и эмалированных крышек манили сиянием доспехов, а в сумеречных закоулках, куда не пробивается уличный свет, то и дело проступали очертания призрачных фигур…
Если посчастливилось проникнуть в сарай, мы облепляли каждую полку, каждую дощечку, каждый выступ, размещаясь в невероятно тесном проёме как птички на жёрдочке. Скрипели петли, дверь вздрагивала и медленно наползала на тебя, пока ты не оставался в пахнущем дровами и смолой, медленно отчаливающем от берегов утлом Ковчеге.
Истории… Невероятные, страшные, непостижимые истории о таинственном и запретном, о прошлом и будущем, о жизни и смерти бередили детские души, без остатка поглощая неискушенные умы. Но перед тем как их доводилось услышать, следовало поклясться самыми неразрушимыми клятвами, что ты никому и никогда их не расскажешь. Потому что открывшаяся тайна может уйти только с тобой.
Многих наперсников моего детства я никогда уже не вспомню не то что по фамилиям — даже по именам. Но память цепко держит их странные и звонкие прозвища. Я вспоминаю их так: Никон — придумщик и заводила, Сёма — драчливый и отнимающий чужие игрушки, Боцман — приветливый и добродушный толстяк, Алямс — непоседливый егоза, рядом с которым всё летит вверх тормашками… Откуда брались детские прозвища? Тогда никто и не отличал их от имени, предполагая необычную приставку чем-то вроде дополнения к фамилии. Ещё не понимая значения слов, ты уже постигал их значение и потаенный смысл в соответствии с характерами дворовой мелюзги.
