Дуванча и Герасим шли по тайге часа два-три. Спустились с хребта, перебрались через ключ, прошли вверх по ручью еще около версты. Заночевали в глухом распадке. Развели костер и без ужина улеглись спать.
Ночь Герасим провел настороже. Плохо спал и его спутник.
Стонал, метался, разговаривал с кем-то печальным и ласковым голосом. На рассвете оба были на ногах. Продрогшие, молча сидели у костра. Герасим угрюмо грыз сухари, а охотник жадно глотал кипяток.
Герасим поднялся первый, увязал котомку и забросил ее за плечи. Но охотник, к его удивлению, не собирался покидать табора. Он встал, подложил в костер сучьев и снова уселся на прежнее место. Герасим стегнул его нетерпеливым взглядом:
— Пойдем, чо ли?
Дуванча поднял глаза, взглянул на него с хмурым удивлением.
— Иманда дюке! — сердито произнес он и кивнул в сторону Сокола, который тщательно зализывал мякишки лап.
— Дюке, — повторил Дуванча. Ткнув пальцем в снег, поднес к глазам Герасима: на коже виднелись тончайшие, почти микроскопические порезы. Он снова указал на собаку. Наконец Герасим сообразил. Под солнечными лучами снег превратился в мелкие иглистые ледяшки, за ночь мороз спаял их между собой, и образовалась колючая, жесткая корочка, которая подламывается под ногой человека и никогда не выдерживает ноги животного, ранит даже очень проворного и легкого. Идти по насту — все равно что шагать по битому стеклу.
