... и пусть это будет Рязань! | страница 11

: — Убийство полицмейстера Хорото. (Возвращался из театра домой с актрисой. В него стрелял из браунинга блондин, — повидимому — христианин, так как на нем имеется крест. Судя по огрубелости рук, он принадлежит к мастеровому или рабочему классу. В ту же ночь арестованы два гимназиста.) — Суд: — Отчет по делу Небогатова о сдаче русской эскадры при Цусиме. — Письмо в редакцию — «Милостивый государь, г. редактор, потрудитесь поместить в вашей уважаемой газете опровержение на заметку, помещенную в № 298, что в Николаевском саду были найдены 6 патронов от револьвера системы Браунинг. Нами действительно были потеряны, но не браунинга, а от Борхерта. Группа анархистов». Хроника: — Гл. Упр. по делам печати не разрешило постановки след. пьес: Голод, Мужики, Дурные Пастыри, К звездам. — В этом месяце поражает количество подкинутых младенцев.

Болото остается болотом и дыра дырой. Над Россией проходит кровавый дождь 1905 года; через двенадцать лет окончательно созреет урожай. В Рязани это начинается с телеграфной забастовки, грозно шумят хлебопеки и литейщики, и, следом, во весь рост встает рязанский мужик. Везут помещичий хлеб, жгут ненавистные именья, рубят леса. «Все равно подыхать: хоть в тюрьме, хоть на свободе!» Исправники молят губернатора о помощи, ее нет. Казаки уже отказываются: истрепались их сапоги, подбились кони. Недолгая заминка, и вот лихая карательная ватага, стражники и подъесаулы, мчится в Братовку. Расстрел в Секирине. Для подозреваемых — быстрая, на ходу, анкета: «крест есть?.. в бога веришь?.. царя почитаешь?» Всюду на железнодорожных станциях идет жаркая усмирительная работа; порют на снегу, порют и в дамской уборной! Уходят мятежные годы. Революция прячется. На опухшей, осовелой физиономии империи еще тлеет цусимская пощечина. Городовые в громадных валеных, с кожаными обсоюзками, сапогах притаптывают тлен боевых костров. Скушно. Великопостный благовест, свиваясь с апрельскими дымками из труб, струится над обугленной Россией. «Господи и владыко живота моего… дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми…» Терпения! Деловито трудятся царские суды. Какими людьми заселяются нежилые окраины!.. Кое-где равнинный, черно-белый пейзаж непривычно разнообразится несложной графикой виселиц. Но уже на исходе ночь, и молоденькие околоточные, затянутые, в ремешках, не властны угасить полоску рассвета над горизонтом. Проходит тучная, звероватая пора. Самые видные люди в Рязани — купцы. Все они ходят в попечителях, состоят в разных думах и управах. Но это уже не Рюмины, даже и не Мальшины. Это плотные, жилистые торговые организмы в поддевках и сюртуках, с лицами, похожими на потертые замшевые кошельки. Их вереница, представленная почти в инфузорном разнообразии, течет перед нами как бы в ядовитом дымке у Аэндорской волшебницы. Миллионеры Шульгины (не те, даже не те!); городской голова Антонов, в особенности лишенный всякого горя от ума; Ижевский, присяжный поверенный и ростовщик; их торопит и расталкивает подрядчик Селиванов, бывший землекоп и церковный староста, ухитрившийся залезть в карман даже к святым Борису и Глебу; дьякон Баландин грядет, покачиваясь, приятный мужчина со множеством волос, предмет спора здешних монастырских дам; семенит гостиничный владелец скряга Ланин, неутомимый холостяк… Дальше следуют толстые: супруги Шимарины едут в двух отдельных прогнувшихся пролетках, запряженных битюгами, — владельцы гастрономического магазина; плывут Приданцевы; игрушечница Рюмина, такая полная, что уже не может видеть себя, приветливо открывает свою лавку; мадам Балакирева, владелица публичного дома, лукаво щурится на нас из общего потока… Движется Игнат Масленников, красивый и бородатый (лесопилка и болтовой завод), специалист по выдаче замуж своих «племянниц»