Вернувшись домой, Кучкар вспоминал события, происшедшие на дворе у Максума. Он привык разговаривать с врагами языком сабли и винтовки. А сегодня, услышав слова Максума, он как бы опустил поднятый над головой меч. Кто же все-таки Максум: враг или друг?!
Пока Кучкар, сидя на айване[12], боролся с самим собой, его жена Хури вернулась домой. Наверное, она ходила к реке за водой.
— Женщина всегда делает по-своему, — с упреком сказал Кучкар своей беременной жене, — не слушает того, что ей советуют.
Он встал, подошел к запыхавшейся жене, взял у нее ведро с водой и отнес в кухню. Вернувшись, покосился на Хури, которая, несмотря на прохладную погоду, была одета в тонкое шелковое платье.
— Вам кажется, что еще лето? — съязвил Кучкар.
— Вы хотите, чтобы я надела вашу теплую шинель? — поддразнила Хури и лебедем проплыла мимо него.
Кучкар улыбнулся, вспомнив, как однажды, когда он уговаривал жену одеться потеплее, она накинула на плечи его шинель и до самого носа надвинула шлем. Получилось очень смешно, и с тех пор он перестал делать замечания Хури.
— Говори не говори, все равно твои слова пропадут попусту, — громко, чтобы услышала жена, сказал Кучкар и снова уселся на ватное одеяло.
Ему вспомнилось совещание в облисполкоме. Оратор в зеленой бархатной тюбетейке и кашемировой косоворотке, играя серебряным наконечником кавказского ремня, говорил, что в некоторых местах духовенство, спекулянты и даже баи приветствуют распределение земли. «Максум, очевидно, тоже входит в их число, — горько усмехаясь, подумал про себя Кучкар. — «Добровольно» — это пустое слово. Откуда у них доброжелательность, если они говорят, что богатство поганое, и в то же время собирают его».
Бабакул, вернувшись на пастбище, рассказал своему напарнику Джанизаку о событиях, происходивших в кишлаке. Джанизак расстроился.
— Ты с ума сошел, что не взял землю, воду и вола! Ты дурной! — Он ударил палкой по камню с такой силой, что она разломилась пополам.
— До каких пор я буду пасти чужой скот? Если ты не хочешь брать землю и воду, то я ее возьму, — сказал он и, хотя было уже поздно, отправился в кишлак.
Бабакул посмотрел вслед Джанизаку, неловко переставлявшему кривые короткие ноги, и подумал: «Почему он разозлился?»
Когда коренастая, словно литая, фигура Джанизака скрылась за дальними кустарниками, мрачно темневшими в вечернем сумраке, сердце Бабакула вздрогнуло.
— Курр хайт! — воскликнул Бабакул, как бы желая этим восклицанием свалить груз одиночества со своих плеч. Потом сел на обросший мхом зеленый камень и стал раздумывать, опершись на палку. Он удивлялся людям: как они могут отобрать имущество, воду и землю у такого почтенного человека, происходящего из рода Гаиб-ата? Чужое добро впрок не пойдет. Да, характер у людей испортился. Бабакул покачал головой, вспоминая, как Кучкар забрал тушу погибшего барана. Насилие тоже имеет свои границы. Ведь советская власть не говорит о том, чтобы отнимать у людей кусок хлеба, и не дает на это права. Откровенно говоря, ему стало стыдно перед Максумом за Кучкара. Несмотря на то, что Максума так унизили, он показал свое благородство. Еще и отдает свой дом! Вот где человечность, вот где доброта души! Все-таки он сын человека, который презирал богатство и не дотрагивался до денег руками. Святой человек Максум!
