И здесь проносятся водяные птицы, и здесь плещется рыба.
В Каховке нас ожидают машины, и мы трогаемся в новый путь — в степь, в настоящую, необъятную степь, степь песен и сказок.
Ровное, плоское, огромное пространство. Изредка — немногочисленные поселки. Ходит лошадь в приводе, ворочая огромные колеса, — воду приходится доставать из глубины в тридцать — сорок метров. Травы низкие, сожженные солнцем. Но вот, справа, раскинулось озеро. На озере я вижу остров, деревья отражаются в воде. Надо мной смеются. Ничего не поделаешь — я никогда не представляла себе, что так выглядит мираж. Пейзаж абсолютно реальный, абсолютно ничем не выдающий своей призрачности. Спокойно плещутся волны, но не надо им верить: это мираж. Взорванный мост, торчат балки — это тоже мираж. Кажется, совсем рядом, на лугу, мимо которого мы проезжаем, сверкает голубая, холодная вода — это мираж. Копны сена стоят в воде — но там нет воды, а лишь сухая степь.
Вдруг из легкой дымки на горизонте поднимаются два красных шара — огромные, как аэростаты. Они медленно теряют свою форму. Нет, это не аэростаты. Это развевающиеся на ветру два красных знамени. Они полыхают на ветру, сверкают, их треплет ветер. Это уже не мираж, а комбинация миража с действительностью. Когда мы подъезжаем ближе, знамена оказываются крышами из красной черепицы. Они стоят неподвижно, и напрасно глаза ищут того яркого, пламенного цвета, которым манили они издали.
Там, за большим озером, которого на самом деле нет, — Аскания-Нова. На дороге возле домов девушка — высокая, загорелая, в ней есть что-то от бедуинки. Степь формирует каких-то особых людей; их движения величественны, гордая посадка головы, спокойная речь. Девушка показывает нам дорогу. И снова степь, степь и степь. Изредка люди. Лица девушек совершенно закрыты, видны лишь глаза. Лоб, нос, подбородок, щеки окутаны белым платком. Они защищаются от жгучих лучей солнца. Загар противоречит местным понятиям о женской красоте.
Мы все ближе к цели. Перед нами Аскания-Нова, поселок в степи, оазис, не похожий ни на что, виденное мной до сих пор. Оазис, далекий от городов, от железных дорог, но в то же время полный своей особой жизни, какое-то сказочное место.
— Рай в степи, — говорили немцы, которые приезжали сюда в период оккупации.
Были здесь, говорят, и Риббентроп, и Розенберг. Следы их пребывания тяжким клеймом легли на жизнь степного рая.
Издали — ничего необычного: просто дома, зеленые деревья, сады. Но вот проходишь в парке около пруда — в пруду рыжая дикая утка, какая-то особая разновидность, с выводком утят. Она не соизволила обратить внимание на стоящих над ней людей. Но вот, чуть подальше, за сеткой вольера, весело прыгает лисица; наперекор рассказам о том, что лисицу невозможно приручить, она обнюхивает руки и усердно виляет хвостом, точь-в-точь обрадованная собака.
