Или бы проснулся он утром, а вместо Дашкиной головы на подушке пустое место. А ведь когда-то он жил без нее и не горевал. И как он мог жить без нее? Удивительное дело, до чего меняется человек.
Ивану вдруг померещилась дикая мысль, что Дашка бросит его, оставит одного, вот сейчас-вдруг возьмет да и скажет: «Я, Ваня, ухожу от тебя, живи один, как хочешь. Дети наши выросли, сами мы остарели. Уеду я в город к дочери, а ты тут живи. А то дак выйду опять замуж за какого-нибудь старика, у которого руки и ноги целы».
— Дашка, где ты? — спросил Иван вдруг дрогнувшим голосом.
— Тут, а где мне еще быть? — откликнулась Дашка из-за печки.
— Чего делаешь-то?
— Сепаратор налаживаю, — спокойно отвечала Дашка. — Молоко-то ведь надо пропускать, так не оставишь.
— Не оставишь, — согласился Иван и вдруг сказал: — Дашка, ты бросай меня. Для чего тебе инвалид?
— Не брошу, — ровным голосом отвечала Дашка.
— Найди себе другого мужика.
— По мне дак и ты хорош. Пожалуй, лучшего мне и не найти.
Иван почувствовал в ее голосе усмешку, и сам усмехнулся, покачал головой:
— А что во мне хорошего? Только что жизнь прожили вместе.
— Уйди, не баламуть, — отмахнулась Дашка. — Только ты и смог такое придумать. Тьфу! Иди к лешему, бесстыжий. Несешь что попало.
— Да ведь язык без костей, — смутился Иван.
Солнышко уж давно закатилось, однако ночь стояла светлая, блеклая, как будто не настоящая.
Дашка повела Ивана в баню, раздела его, уложила на полке, а сама стала мыть голову в тазу.
Иван лежал, распластавшись на горячих досках, чувствуя, как болит и тает каждая косточка в его худом теле, дрожит каждая жилка, будто вот-вот лопнет. Но ему этого показалось мало.
— Плесни-ка на каменницу, — задыхаясь, проговорил он.
Дашка, шлепая по половицам, подошла к котлу, зачерпнула ковшом горячей воды и плеснула на камни. Зашипело по-змеиному, и Ивана будто погладило горячим утюгом, прошлось по спине, вдавило лопатки, обожгло уши, он простонал:
— Ух ты, мать честная!
— Терпишь ли? — спросила Дашка.
— Терплю кое-как. Давай бери веник да хлещи меня.
— Страшно и хлестать-то по больным костям, — пробормотала Дашка.
— Хлещи, тебе говорят!
Дашка принялась за дело. У Ивана захватило дух, веник драл больно и без того больное тело, однако он терпел, надо было терпеть. Только постанывал да поохивал, наконец сдался:
— Хватит, что ты! Так ведь и до смерти уходишь. Окати теперь водой, да буду я убираться отсюда, пока жив.
Дашка окатила его из таза водой, и он уполз кое-как в предбанник одеваться. «Ну, дак и ладно, не умер, — мелькало в голове. — Кости живы, а мясо нарастет».
