– Два месяца назад? – писатель раскрыл рот от удивления. – Но это невозможно! Вы уверены?
– Убирайтесь! Пока я не вызвала копов.
– Господи, два месяца назад… – словно заученный текст шептал он эти слова, – …два месяца назад… Что же случилось ней?
– Бедняжка только-только отдала богу душу, а у людей хватает наглости являться сюда и спрашивать о ее смерти! Оставьте невинную душу в покое!
– Постойте, пустите меня в дом, расскажите мне все, что знаете о ней, прошу вас! – в конце его реплика стала криком.
Вот бы сорвать эту чертову дверь с петель, ворваться в дом и расспросить служанку обо всем. Пусть даже силой, но выбить из нее нужные сведения.
– К черту! К черту вас со своими расспросами! – от противного голоса у него заболела голова. – С минуты на минуту сюда явится хозяйка, а я еще даже не начинала уборку!
– Хозяйка? Вы имеете в виду ее мать…
– Да, черт бы вас побрал! Магда не терпит чужаков. После смерти дочери она отрешилась от всех. И она будет очень недовольна, когда застанет меня тут беседующей с вами!
– Магда это мать Анны? Впустите, я хочу дождаться ее и передать ей свои соболезнования! Ему никто не ответил.
Ожидание затягивалось. Но он знал, что Морелия до сих пор стоит за дверью, скрывая хрипящее дыхание и наблюдая за ним из темноты.
– Я хочу поговорить с ее матерью! Вы впустите меня?
Снова молчание.
– Мне нужно узнать кое-что про Анну! – он ударил кулаком в дверь, удар получился настолько сильным, что она чуть не слетела с петель.
Ответ все же прозвучал, но это было не то, что хотел услышать Виктор.
– Черная Долина. Там она лежит.
Наверное, впервые в жизни Виктор Мурсия почувствовал себя так плохо, что ему захотелось повеситься.
Сначала он хотел отправиться пешком в ближайшую клинику, но потом понял, что не дойдет. Да и по дороге его наверняка схватят копы. Успокаивая себя тем, что лихорадку в современном мире научились лечить и на самых поздних стадиях, он надеялся, что ему хватит времени на розыск Анны до того, как он окончательно свалится, пораженный болезнью.
Ко всему прочему его одолевала дьявольская жажда. Он пытался утолить ее, заставив себя выпить хоть немного воды. Но все его попытки заканчивались неудачей – как только он подносил ко рту бутылку, горло сводило судорогой.
Вскоре на смену жажде явилось новое чувство, куда более сильное и неотвратимое.
Голод.
Он пытался поесть, но кусок не лез в горло. Как только он представлял себе пищу, от ее всевозможных воображаемых запахов, роющихся вокруг, его тут же тошнило и рвало.
