— Ходили разговоры, что их помилуют. Заменят казнь каторгой... Я хотела вселить в него надежду и сказала: «Мужайся!»... Теперь мне кажется, что я обманула его...
— Нет, мама, ты помогла ему.
Некоторое время в комнате было тихо. Мама вздохнула и заговорила снова:
— Потом он заплакал.
— Заплакал?
— Он жалел меня... А о себе как бы и не думал...
Мама все еще не выпускала Володиных рук из своих сухих холодных ладоней. Но теперь она уже не сжимала их с силой. Не было сил. Зато Володя крепко сжал мамины руки.
Володя стоял у борта и смотрел на мать. Уже прошло немало времени, а он все еще не мог привыкнуть к тому, что мама седая. Кружевная накидка сползла с плеча, и ветер играл белыми прядями. Но мама не обращала внимания на ветер. Она смотрела куда-то вдаль, и казалось, что мысль ее работает напряженно, без отдыха.
Володя подошел к маме и сел рядом.
Она не повернула к нему головы, но сжала в своей руке его руку. Так они сидели молча, думая общую трудную думу. Не решаясь заговорить. Щадя друг друга.
Мария Александровна заговорила неожиданно, словно продолжила вслух свою мысль.
— На суде Саша говорил хорошо, — сказала она, не отрывая взгляда от движущейся воды, — убедительно, красноречиво... Я не знала, что он может говорить так... Но мне было так безумно тяжело слушать его, что я не могла досидеть до конца его речи и должна была выйти из зала...
Она замолчала. И Володя осторожно, боясь причинить ей боль, спросил:
— Мамочка, ты не припомнишь, о чем говорил Саша?
— Хорошо, Володенька, я постараюсь. Потом как-нибудь...
Внутри парохода ритмично стучала машина. Протяжно пел гудок, объясняя что-то встречному судну на своем пароходном языке. Одни плицы выходят из-под воды, другие уходят под воду.
У знойного летнего неба особая, азиатская синева. Вероятно, такая сверкающая, изразцовая синь разливается над минаретами Хорезма и над песками Аравийской пустыни. Кажется, небо раскалено не до красного, а до голубого каления.
В эту синеву тупым углом врезается портал здания, на котором красуется двуглавый орел и царственными буквами написано:
«Императорский Университет».
Под величественным порталом шла обыденная, не очень-то чистая работа: накануне нового учебного года красили колонны университета. Вокруг колонн возвели шаткие тесовые леса, на которых работал маляр — коричневолицый, широкоскулый татарин Мустафа. Он был легким и гибким. И хотя леса качались и угрожающе скрипели, парень твердо стоял на ногах.
