До этого они ни словом не обмолвились о странном отплытии. Он опустил голову, у него были очень густые, подстриженные волосы. Он быстро насадил приманку на огромный крючок, закурил сигарету и сразу передал ее Жозе. Ей нравилась здешняя спокойная непринужденность в общении между людьми.
— Вы предпочитаете ловить рыбу в одиночестве?
— Я люблю время от времени уединяться.
— А вот я — всегда один. Мне так лучше.
Он стоял за ее спиной. У нее промелькнула мысль, что он, видимо, закрепил штурвал и при таком ветре это не очень-то осмотрительно.
— Вам, наверное, жарко, — сказал он и прикоснулся к ее плечу.
Жозе обернулась. Его спокойный задумчивый взгляд доброй собаки был красноречив, однако в нем не было угрозы. Она взглянула на его руку, лежавшую на ее плече: большую, грубую, квадратную. Сердце ее застучало. Жозе смущал этот внимательный, спокойный, абсолютно невозмутимый взгляд. «Если я скажу, чтобы он убрал руку, он уберет ее, и этим все закончится». В горле у нее пересохло.
— Я хочу пить, — тихо произнесла она.
Он взял ее руку. Каюту от палубы отделяли две ступени. Простыня была чистой, Рикардо — грубым в своем нетерпении. Потом они обнаружили на крючке несчастную рыбу, и Рикардо хохотал, как ребенок.
— Бедняжка… про нее совсем забыли…
У него был заразительный смех, и она тоже рассмеялась. Он держал ее за плечи, ей было весело и не приходило в голову, что она впервые изменила Алану.
— Во Франции рыба такая же глупая? — спросил Рикардо.
— Нет. Она помельче и похитрей.
— Мне бы хотелось побывать во Франции. Париж посмотреть.
— И взобраться на Эйфелеву башню, да?
— Познакомиться с француженками. Я пошел заводить мотор.
Они не спеша возвращались. Море утихло, небо приобрело тот ядовито-розовый оттенок, который оставляют после себя несостоявшиеся грозы. Рикардо держал штурвал и время от времени оборачивался, чтобы улыбнуться ей.
«Такого со мной еще не случалось», — думала Жозе и улыбалась ему в ответ. Перед самым причалом он спросил, соберется ли она еще раз ловить рыбу, она ответила, что скоро уедет. Он некоторое время неподвижно стоял на палубе, и, уходя, она лишь раз на него оглянулась.
На пристани ей сказали, что ее муж и чета Киннелей ждут ее в баре Сама. Гранатовый «шевроле» стоял рядом. Жозе приняла душ, переоделась и приехала в бар. Она взглянула на себя в зеркало, и ей показалось, что она помолодела лет на десять, а лицо ее вновь, как это иногда бывало в Париже, приобрело лукаво-смущенное выражение. «Женщина, которую довели, становится доступной», — сказала она зеркалу. Это была одна из любимых поговорок ее самого близкого друга, Бернара Палига.
