На Нерехтина эта музыка тоже произвела неприятное впечатление, но, не желая ему поддаваться, он выпил еще стакан чаю, просмотрел газету и затем уже улегся спать… Засыпая, он все-таки вспомнил о часах, и ему ясно представился квадратный ящик с глядящей на него совой. И чем более он на них смотрел, тем явственнее доносились удары маятника; они, казалось, следовали один за другим, все скорее и скорее, как будто напоминая, что с каждым ударом он приближается к чему-то роковому и таким образом… незаметно заснул.
Во сне он видел что-то неопределенное и неприятное; казалось, что он несется в каком-то пространстве, но в каком направлении — определить не может, кажется только, что несется все скорее и скорее; у него начинает захватывать дух, хочется остановиться, а не может, и чем более желает остановиться, тем движение становится стремительнее; наконец, он сделал над собой страшное усилие и пробудился, задыхаясь от тяжелого, пряного запаха… Сердце усиленно билось и плохо заправленная лампадка чуть мерцала, слабо освещая небольшой круг на потолке.
В ночной тишине все звуки стали явственны: треск дерева, шелест обоев, стук с улицы…
И вдруг ему почудились чьи-то осторожные шаги в одной из соседних комнат. «Кто тут?» — спросил он, но никто ему не отвечал. Он хотел вскочить, но не мог оторвать голову от подушки, точно чья-то рука надавливала на грудь… Но вот опять что-то закопошилось, как будто чьи-то пальцы забарабанили по деревянному ящику, как будто кто-то глубоко вздохнул, и на этот раз Нерехтин не выдержал, нажал кнопку звонка и сел в постели… Лакей, однако, не проснулся, а вместо него из передней отозвались часы… Тоскливо раздавалась в тишине глубокой ночи странная песня часов и в этой песне было что-то безотрадное и жуткое, и, точно завороженный ею, Нерехтин сидел, не шелохнувшись, пока она не закончилась… Она навела на него такую тоску, что, смутно вспомнив, что через два часа часы опять заиграют, он решил их остановить, и так как лакей, очевидно, не слышал его зова, то он сам направился через кабинет в переднюю. Не желая поддаваться страху, он шел без свечи, при слабом свете, пробивавшемся от уличных фонарей. Голова у него была тяжелая, и ему казалось, что он все еще не проснулся. Незаметно вместо передней он попал в другую комнату, тоже освещенную настолько, что можно было кое-что разглядеть. Комната эта была пустая; ее темно-серые стены, как будто затянутые паутиной, трудно было различить; их присутствие скорее угадывалось по углам, которые казались еще темнее. Из глубины выдвигалось что-то белое, вроде камина, с четырехугольным пятном посредине, откуда доносились тихие удары маятника…
