— Форсишь, южанин? — спросил после рукопожатия.
— Вы виноваты,— весело отозвался Анатолий.— Приехал утром, забежал к Суетину, а он
мне говорит, что едете не одни и... все остальное. Я, конечно, сюда...
— В машину,— кивнув на Коляскину, коротко распорядился Саломахин и, когда
милиционеры отвели ее, признался: — Говорят, что случайностей не бывает, а у нас с тобой все
наоборот...
— Как это наоборот? — не согласился Моисеенко.— Все запланировано.
— Все... Не помирай я от черной тоски в ожидании вестей от тебя, разве пришло бы мне в
голову залезть в эти книги регистрации задержаний? А чего стоят без них наши командировки?..
Опять бы крутились вокруг своего торфяника, как тараканы на ниточке...
— Не согласен. Если бы мы и на стенки полезли, то и это было бы не удивительно...—
Моисеенко замолчал. И, только выйдя из вокзала на площадь, подумал вслух:— Не пойму
одного: если этот Мельник действительно появился в Соколовке, каким чудом никто его не
заметил? Ты уверен, что все произошло так, как ты думаешь?
— Как произошло — не знаю. Но ты сам видишь, что след Мельника завязался узелком на
этом месте.— И, подходя к машине, Саломахин оборвал себя: — Ладно. Разберемся.
По пути в Пышму договорились, что возле отдела милиции выйдут из машины первыми,
оставив Коляскину на некоторое время под опекой милиционеров. Предусмотрительность
оказалась не напрасной.
В полутемном коридоре отдела на скамейке сидел Геннадий Печеркин. Он поднялся
навстречу Моисеенко, сняв шапку, поздоровался.
Моисеенко сухо кивнул ему в ответ, показал на дверь своего кабинета.
— Давай сюда.
Печеркин, войдя в комнату, сел на ближний к двери стул, но Моисеенко показал ему на
другой, у стола. Пока Саломахин не спеша раздевался, тщательно причесывая волосы,
Моисеенко, поудобнее устроившись на стуле, пристально глядел на Печеркина. Потом укорил
жестко:
— Что ж ты так долго заставил нас бегать?
— Куда бегать? — непонимающе переспросил Печеркин.
— Его,— вмешался Василий Тихонович, посмотрев на Моисеенко,— в Молдавию, меня —
в Шадринск.— Подумал, что Печеркин на самом деле еще ничего не понимает, и высказался
прямо: — Ведь знал же ты Афанасия Мельника! А молчал. Почему?
Своим вопросом он на мгновение заморозил Печеркина, привязав его остановившийся
взгляд к себе. Печеркин ни единым мускулом не выдал своего волнения, но где-то в самой
