Обeдъ прошелъ молчаливо, если не считать шумное присасыванiе, съ которымъ Михаилъ Платоновичъ eлъ супъ. Ирина съ матерью была въ загородной санаторiи, а Ольга Павловна къ обeду не вышла, такъ что сидeли втроемъ. Позвонилъ телефонъ, и Зилановъ, жуя на ходу, {104} проворно ушелъ въ кабинетъ. "Я знаю, вы баранину не любите", - тихо сказала Соня, - и Мартынъ молча улыбнулся, чуть-чуть приглушая улыбку. "Зайдетъ Iоголевичъ, сказалъ Михаилъ Платоновичъ, вновь садясь за столь. - Онъ только что изъ Питера. Дай горчицу. Говоритъ, что перешелъ границу въ саванe". "На снeгу незамeтнeе, - черезъ минуту выговорилъ Мартынъ, чтобы поддержать бесeду, но бесeды не вышло.
XXIII.
Iоголевичъ оказался толстымъ, бородатымъ человeкомъ въ сeромъ вязаномъ жилетe и въ потрепаномъ черномъ костюмe, съ перхотью на плечахъ. Торчали ушки черныхъ ботинокъ на лястикахъ, а сквозь неподтянутые носки брезжили завязки подштанниковъ; его полная невнимательность къ вещамъ, къ ручкe кресла, по которой онъ похлопывалъ, къ толстой книжкe, на которую онъ сeлъ и которую безъ улыбки вынулъ изъ-подъ себя и, не посмотрeвъ на нее, отложилъ, - все это указывало на его тайное родство съ самимъ Зилановымъ. Кивая большой кудреватой головой, онъ только кратко поцокалъ языкомъ, узнавъ о горe Зилановыхъ, и затeмъ, съ мeста въ карьеръ, мазнувъ ладонью сверху внизъ по грубо скроенному лицу, пустился въ повeствованiе. Было очевидно, что единственное, чего онъ полонъ, единственное, что занимаетъ его и волнуетъ, - это бeда Россiи, и Мартынъ, съ содроганiемъ представлялъ себe, что было бы, если бъ взять {105} да перебить его бурную, напряженную рeчь анекдотомъ о студентe и кузинe. Соня сидeла поодаль, оперевъ локти на колeни, а лицо на ладони. Зилановъ слушалъ, положивъ палецъ вдоль носа, и изрeдка говорилъ, снимая палецъ: "Простите, Александръ Наумовичъ, - но вотъ вы упомянули..." Iоголевичъ на мгновенiе останавливался, моргалъ и затeмъ продолжалъ говорить, и его лeпное лицо замeчательно играло, безпрестанно мeняя выраженiе, - играли косматыя брови, ноздри грушеобразнаго носа, складки волосатыхъ щекъ, между тeмъ, какъ руки его, съ черной шерстью на тыльной сторонe, ни одной секунды не оставались въ покоe, что-то поднимали, подбрасывали, схватывали опять, расшвыривали во всe стороны, и жарко, съ раскатами, онъ говорилъ о казняхъ, о голодe, о петербургской пустынe, о людской злобe, скудоумiи и пошлости. Ушелъ онъ за-полночь, и уже съ порога вдругъ обернулся и спросилъ, сколько стоятъ въ Лондонe галоши. Когда закрылась за нимъ дверь, Зилановъ остался нeкоторое время стоять въ раздумьи и, погодя, ушелъ наверхъ, къ женe. Черезъ три минуты раздался звонокъ: Iоголевичъ вернулся; оказалось, что онъ не знаетъ, какъ дойти до станцiи подземной дороги. Мартынъ взялся его проводить и, шагая рядомъ съ нимъ, мучительно придумывалъ тему для разговора. "Напомните вашему отцу, - я совсeмъ забылъ передать, - что Максимовъ проситъ поскорeе его статью о добровольческихъ впечатлeнiяхъ, - вдругъ сказалъ Iоголевичъ, - онъ знаетъ, въ чемъ дeло, - вы только передайте, Максимовъ уже вашему отцу писалъ". "Непремeнно", - отвeтилъ Мартынъ, - хотeлъ что-то добавить, но осeкся. {106}
