– Ну, хорошо, пусть СССР. И я совершенно не возражаю против построения социализма в отдельно взятой стране. В чем же моя несознательность?
– Еще бы она возражала, – хмыкнул Илупин. Стало быть, вы утверждаете, что являетесь сознательным членом общества. А как тогда расценивать вашу последнюю выходку?
– Какую?
– Уже забыли? Мы, работники Почтамта, написали письмо в Моссовет с просьбой о сносе башни Меньшикова и предоставлении освободившейся площади под нужды Почтамта. Теперь вспомнили? Вас как штатного корректора нашей газеты попросили это письмо посмотреть, а вы? Швырнули его в лицо председателю месткома!
– Я не бросала письма – Вырубова говорит неправду! Я только отказалась его править.
– Почему же, если не секрет?
– Потому что задуманное вами – варварство. Но вы даже не понимаете этого.
– А не потому ли, что вы молитесь в этой церкви?!
– Совет народных комиссаров религию не запрещает.
– Но и не приветствует! Ну, ничего, не вы одна такая грамотная на весь Почтамт! Как видите, обошлись без вас…
Взгляд Софьи Дмитриевны насмешливо блеснул.
– Однако вы, кажется, получили отказ.
– Пока отказ. Потому что вмешался товарищ Бубнов. Ему, наверно, нравится соседство наркомата просвещения с церковью. Ничего, подождем, есть люди и повыше! Но вы-то! Не удивлюсь, если узнаю, что вы приложили руку к вмешательству наркома!
– Не переоценивайте меня.
– Да, госпожа Бартеньева, если б у вас не было покровителя в горкоме партии, вы бы у меня давно…
– Что давно?
– Вам известна участь ленинградских дворян после убийства товарища Кирова?
– А разве такие существовали? Я думала, что были только петербуржские дворяне.
– Еще и издеваетесь? – Илупин… вкрадчиво подобревшим взглядом посмотрел на Софью Дмитриевну.
Он все-таки увидел, что Бартеньева красива. Точнее, он вдруг ощутил, как истомой обволакивается сердце – от того изначально женского, влекущего, что неожиданно открылось ему в ней. Странно, но раньше он ничего этого не замечал. Видно, классовое сознание Илупина до поры безоговорочно подавляло всякие природные инстинкты по отношению к представительницам дворянского сословия. И вот теперь…
Софья Дмитриевна удивилась: у Илупина внезапно посветлели глаза и зарделись уши. Изменившимся, дружелюбным тоном он произнес:
– А вы смелая…
Как и всякая женщина, она сразу же почувствовала возникший к себе интерес, но поощрить его было для нее немыслимо.
– Так я пойду?
– Мы же с вами еще не договорили.
Илупин надел очки, улыбнулся кривовато (но так уж он улыбался с измальства) и, встав из-за стола, расправил под ремнем гимнастерку с орденом Красного Знамени. Для придания разговору задушевности он отодвинул от стены пару стульев, сел сам и заставил сесть Софью Дмитриевну, оставив в своей руке ее руку. Софью Дмитриевну руку забрала.
