, да так и остались в нем жить. Именно здесь Ямзин, совершая ежегодный объезд своего уезда, оказался вынужден его снова арестовать. Говорю: «вынужден», потому что, как рассказывали очевидцы (а потом нам – и сам Ямзин в своем кабинете), увидев Бурцева идущим по селу, Ямзин сделал вид, что его не узнал. Но сопровождавший исправника полицейский указал на него, Ямзин не мог пропустить мимо ушей доклад своего подчиненного и послал выяснить фамилию указанного человека в надежде, что Бурцев себя не назовет. А тот возьми, да бухни: «Бурцев». Ну, его и арестовали. Что с ним сталось потом, я не знаю.
Бегали из ссылки тогда немногие – революционное движение было задушено настолько, что, с партийной точки зрения, побег был не всегда уместен. Но мы с Тимофеем Шашириным все же бежали. Он – весной, а я– 21 сентября 1909 года, получив еще летом его «приглашение» готовиться «к поездке в Уфу» и с обещанием, что деньги на побег будут высланы. Прождав впустую месяц, я решил, что обещанные Тимкой деньги перехватили в дороге, и отправился в бега на свои 70 рублей, заработанные рыбной ловлей. Сел на пароход «Ангара» с самодельным паспортом на имя Прокофьева и вместе с Малюсовым, двумя меньшевиками и одним эсером (помню, что эсера звали Макарочкин, а одного из меньшевиков – Поляков) – и в путь. Из нас пятерых бежали только двое, остальным просто изменили места ссылки, и они путешествовали с подлинными проходными свидетельствами.
Наше путешествие неожиданно затянулось. Еще на середине пути «Ангара» наскочила на мель и сломала винт. В итоге до Тобольска мы добирались две недели и прибыли туда только 5 октября, когда навигация уже фактически кончилась. Местный большевик «Петрович», к которому у нас была явка, помочь нам ничем не смог. Но на наше счастье по реке Туре проходила баржа с группой томских студентов, которые возвращались из научной экспедиции. По распоряжению губернатора, ее до Тюмени тянул казенный пароход «Тобольск». Мы попросились на баржу, выдавая себя за ссыльных, которые-де возвращались в места ссылки с рыбных промыслов. Студенты долго сопротивлялись, но под конец согласились взять нас на борт.
Жизнь на их барже была организована своеобразно. Помимо студентов на ней ехали рабочие-промысловики и матросы, всего человек 20. Студенты жили в домике на палубе, а все работы по судну – топку печей, мытье палубы и т. д. – выполняли эти пассажиры, которые, правда, за это ехали в трюме бесплатно. Нас в первые дни работать не заставляли. Но как-то ночью пароход остановился, и нас вместе со всеми пригласили таскать на борт дрова. Мы не пошли – из принципа. Тогда старший среди студентов, солидный такой, с бородой, барского вида, потребовал от нас выйти на работу, угрожая в противном случае высадить нас на берег. Мы снова отказались, заявляя, что согласны уплатить за билет, но дров грузить не нанимались и на берег высаживаться не желаем. Взбешенный нашим ответом, студент заявил, что сдаст нас в полицию – ближайший по пути полицейский участок находился в селе Иевлеве. Мы устроили совещание: «беглецы» настаивали ехать до Иевлева, а там – будь, что будет; остальные предлагали не рисковать и высадиться сразу. Сторонников второй точки зрения оказалось больше, «беглецы» сдались и все мы стали высаживаться.
