Левый бок Саннаэтеля выглядел просто ужасно — его «украшали» шесть полос, каждая шириной в палец.
— А ты как думаешь? — уже намного спокойнее переспросил Саннаэтель.
— Лорд Даххарст! — догадался Ранхгарт. — Это он тебя огрел плетью тьмы?
Саннаэтель не отвечал, все было понятно без слов. Ранхгарт с интересом знатока продолжал рассматривать бок Саннаэтеля.
Незаживающие рубцы, нанесенные родовой магией темного, Саннаэтель блокировал своей магией, поэтому полосы выглядели очень странно. Ровная темная глубокая борозда, в которую словно залили ртуть или серебряную краску. Иногда, когда у Саннаэтеля истощались магические силы, темноты в рубцах становилось больше, и тогда ноющая непроходящая боль терзала его. Когда сил было достаточно, он почти забывал об этих полосах.
— Раз, два, три… шесть, — пересчитал полосы Ранхгарт. — А разве плетка была не девятихвостной? — удивился он.
— Девятихвостной, — тихо ответил Саннаэтель. — Тебе интересно знать, куда попали остальные хлысты? На, смотри!
Саннаэтель быстро расстегнул брюки и стянул их вниз. Ранхгарт присвистнул, глядя на полосы. Седьмой хлыст прошел по пояснице, восьмой по паху, а девятый по мошонке и члену.
— Ты спрашивал, почему я устоял против зова феи? Да потому что я мертвый, как мужчина. Даххарст убил меня! — последние слова Саннаэтель почти кричал.
Ранхгарт гадко улыбнулся.
— Завтра вся Академия умрет со смеху: красавчик Саннаэтель, за которым умирает половина девушек — импотент!
— Говори, что хочешь, делай, что хочешь, я ненавижу тебя, я мечтаю только об одном — чтобы ты сдох, — устало ответил Саннаэтель, а потом, когда Ранхгарт, наконец, убрался, с такой силой хлопнул дверью, что она чуть не слетела с петель.
«Ничего, пусть рассказывает, остался один год учебы. Я выдержу. Потом… „потом“ будет потом». Он снова лег на кровать и вдруг с удивлением почувствовал, что ему стало легче. Долгие годы эта тайна, эта боль, этот позор душили его, мешая жить, мешая дышать полной грудью. Сейчас, когда он выплеснул свой страшный секрет, пусть даже в лицо врагу, стало намного проще.
На другой день он шел по Академии с гордо поднятой головой: «Пусть тычут пальцем, пусть смеются и шушукаются, мне плевать! — думал он. — Что поделать, в моей жизни случилась беда, но я все равно буду жить, назло всем темным!»
Но было тихо. Никто не смеялся, не издевался, да и Ализе ни о каких сплетнях и слухах о брате ничего не говорила. Странно.
