Синклер выслушал внимательно витиеватую речь Колчак-паши и вежливо ему поклонился.
— Я дам вам охрану — пятьдесят отборных серденгести[17] — продолжал комендант Хотина. — Они проводят вас до польских владений коронного гетмана Потоцкого. У нас мир с поляками, и они также ненавидят русских. Потоцкий проводит вас дальше. Кысмет. На все воля Всевышнего!
Синклер еще раз поклонился, и Колчак-паша вернулся в свои покои. Майор оглядел свой конвой, легко поднялся в седло, проверил крепко ли привязаны дорожные сумки и махнул рукой: «Поехали!» Поднимая облака пыли, отряд тронулся в путь. Достигнув польской границы, янычары покинули майора, но его уже поджидали шляхтичи из личной охраны коронного гетмана.
— Скорее, скорее, — подстегивал сам себя Синклер, и его шпоры раз за разом вонзались в мокрые от пота бока кобылы.
— Ну что, господа? — тяжелый взгляд Миниха, грузно восседавшего за столом, скользил по фигурам трех офицеров, стоявших навытяжку перед фельдмаршалом. Манштейн расположился где-то сбоку. — Инструкции, дорожные пасы, деньги получили? — прозвучал грозный вопрос.
— Да, ваше сиятельство, — за всех ответил Кутлер.
— Оружие в исправности? Пороха, пуль достаточно взяли с собой? — не меняя тона, поинтересовался Миних.
— Не извольте сомневаться, ваше сиятельство, всего предостаточно, — по-прежнему за всех отвечал Кутлер.
— Что-то мне твое лицо знакомо, — Миних пристально посмотрел на одного из офицеров, стоявших рядом с Кутлером.
— Поручик Веселовский Вятского драгунского полка, ваше сиятельство, — негромко, но твердо представился Алеша.
— Точно, Веселовский, — заулыбался фельдмаршал, — помню, помню. Батюшку твоего, блины, потом корпус шляхетский. Да ты уже поручик?
— Ваше сиятельство, — вмешался Манштейн, — мы с Веселовским башню брали на Перекопе, в коей янычары сдаваться не хотели, когда первый раз в Крым шли. Меня ранило, а он атаку продолжил и положил всех басурман.
— Герой, — восхищенно разглядывал поручика Миних. — Я же говорил, Миних никогда в людях не ошибается.
— Конечно, ваше сиятельство, — склонился Манштейн.
— Ладно, и последнее! — вдруг что-то вспомнил Миних, еще любуясь Веселовским. — Манштейн!
— Да, ваше сиятельство.
— Бумагу, перо, чернила.
— Слушаюсь.
В мгновение ока адъютант поставил на стол все требуемое. Миних засопел, повертел в толстых пальцах перо, словно разглядывая, тонко ли оно зачищено, затем склонился над бумагой, подумал и начал писать. Перо зацарапало по бумаге, разбрызгивая чернила. Было видно, что письмо давалось с трудом старому служаке. Рукоять сабли была привычнее. Закончив трудиться, Миних с треском размашисто расписался и с удовлетворением прочитал начертанное. Последнюю фразу он произнес вслух:
