— Эта новорожденная девочка принесет раскол, она нарушит древние обычаи, но, в конце концов, она одумается и, приложив все свои силы, вернет и спасет древний порядок на нашей земле. Она выдержит ордалии[2] на великом судилище. Но дальнейшая ее судьба неясна мне, потому что мы — сами творцы своих судеб, просто не все знают об этом, и потому эта девочка будет дальше жить так, как велят ей ее разум и воля. Или выберет смерть…
— А потом я вижу мрак. Этот мрак необходимо рассеять светом. Придет время, и она убьет своего сородича… но тем самым спасет его…
Холодная рука ужаса сжала сердце Херты. «Убьет одного из сородичей? — думала она. — На кого из нас в будущем подымет руку этот младенец? Какую злую шутку задумали сыграть с нами Богини Судьбы? И как может Рамис благословлять такой ужасный рок?»
Херта задумалась над тем, нормальный ли это вообще ребенок, зачат ли он в добрый час и от мужа? Из уст в уста передавались предания о женщинах, которыми овладевали демоны. «Дети, родившиеся от такого противоестественного союза, сначала выглядели как обычные человеческие существа», — вспомнила Херта с растущим беспокойством в душе. Но тут же она принялась бранить себя за то, что верит женским досужим россказням.
— А теперь принесите ее ко мне, — тихо сказала Рамис, не открывая глаз.
Когда Фредемунд поднесла ребенка к жрице, та вынула амулет. Это был маленький мешочек из черной кожи, висящий на простом ремешке. Рамис надела ремешок на шейку младенца.
— Многие будут стремиться отобрать у нее жизнь, но эта девочка должна долго жить и то, что я ей даю, это самое надежное средство для ее защиты. Более сильным средством я не обладаю. В мешочке лежит святая земля, которую называют «аурр», это подлинная земля, взятая из колеи, оставленной колесницей Безымянной Богини, той, которая объезжает весной земные просторы. Этого ребенка следует назвать в честь святой земли, потому что вся ее жизнь будет подлинным жертвоприношением земле… Я хочу, чтобы земля покровительствовала тебе и защищала тебя, Ауриана.
Рамис открыла мешочек, достала оттуда щепотку земли, смочила ее своей слюной и нарисовала на лбу девочки, проведя пальцем, руну долгой жизни. Затем она снова закрыла мешочек и положила его на грудь младенца.
«Что же им теперь делать? — лихорадочно соображала Херта. — Следует ли им оставлять ребенка, который «вынужден будет убить своего сородича», у себя и растить его?» Херте пришла в голову мысль послать гонца с известием в лагерь к Бальдемару. Но жив ли он еще? Херта чувствовала, что водоворот противоречивых чувств и сомнений засасывает ее и тянет на дно — в черную бездну.
