— Я не знаю, куда…
Не была никогда…
— Ну, иди!
(Подтолкнула и вытолкала.)
Опустилась и щелкнула щеколда,
синим снегом осыпалась притолока.
Стало щеки снежинками щекотать,
бить в ресницы осколочками стекла.
Стала вьюга над Золушкой хохотать.
Ледяным стеарином стена затекла.
Холодно. Холодно!
В небе — дыра!
Сахаром колотым
хлещет буран.
В уханье, в хохоте
кружится кольцами,
сахаром с копотью,
звездами колется.
Что это?
Чудится?
Страшное!
Снится?
Больно
на стужище
в легоньком ситце!
Снегу-то! Снегу-то!
Валится, стынется…
Некуда, некуда
броситься, кинуться.
В Золушку дышучи
тучами ужаса,
кружится, кружится
мачеха-стужища!
Почему коленка стала
медленно белеть?
И мизинец, весь в кристаллах,
перестал болеть!
В хохоте холода
волчье ауканье:
— Голодно! Голодно!
Ногу мне! Руку мне!
Блеском зубищей
скрипнет и лязгнет:
— Запахом пищи
кто меня дразнит?
Серый волчище, бедный волчище,
в шкуре-дерюге старый волчище
по́ снегу ходит, по лесу рыщет,
вкусного, теплого, свежего ищет.
Золушка к волку,
у ельника он.
Видно, что долго
не ел никого.
Просит у зверя
поласковей:
— Замер-мер-заю,
глотай скорей!
Зубом залязгав,
на цветики ситца
каторжным глазом
волчище косится.
Чем себя мучить
с мачехой злючей —
броситься лучше
в зубы колючие!
— Съешь меня, серенький! — волка зовет.
Как втянет волчище голодный живот:
— Какой с тебя толк?
Не такой уж я волк!
Сама ж голодна —
пушинка одна.
Что тебя есть?
Что в тебе есть?
Топнула тапочкой:
— Хуже тебе ж!
Красную Шапочку
съел же — ну, ешь!..
Скрипнул волчище,
зубы сцепя: —
Поищем почище,
не хо́чу тебя!
Жалостно что-то,
грызть неохота!
Иди подобру-поздорову
лесом, через дорогу!..
Хлопнул хвостищем да прыг через пень, —
самая синяя, сонная, санная
за́ полночь звездами тянется тень.
Увальнем в валенках, снег набекрень,
хлопьями, глыбами, пухлыми лапами
ночь обнимает края деревень.
Золотом брызнуло — луч на стекле!
Стало светлей, стало теплей.
Ветер махнул —
город пахнул,
в ворот жара —
город — гора!..
Уплыли верстовые колышки,
приплыли мостовые к Золушке.
Заблудилась Замарашка в городе.
Горит золото на бычьей морде,
то часы сияют шире месяца,
то очки, стеклом синея, светятся,
то, прическами в окне увенчаны,
восковые парикмахерские женщины.
К окнам золото ползет сусальное,
завитые булки лезут на стены,
мостовые, как рукав, засаленные,
так колесами они заластены.
Башни к башням, стрелки циферблатятся.
Оборвали ей единственное платьице,
затолкали ее локти драповые,
автобусы напугали, всхрапывая!
