-- Что касается меня, я совершенно полагаюсь на вашу добросовестность.
-- Ну, не скажите этого. Сперва лучше всего некоторое время коситься друг на друга: посмотрим, мол, еще, что вы за человек. Это, по-моему, прочнее: не приходится жаловаться впоследствии.
-- Но я не могу себе представить, как это сразу не доверять человеку? -- сказала Прозорова.
-- Да вы ему, пожалуй, и доверяйте, а все-таки настороже стоять не мешает, пока вы его не знаете хорошо, пока он совершенно не выразится перед вами.
-- Но ведь это так трудно узнать...-- попыталась возразить Лизавета Михайловна.
-- Мне кажется, не особенно трудно. Человек всегда прорвется, хоть на мелочи, как бы он искусно не замаскировался.
-- Я, признаюсь, частенько ошибаюсь; впрочем, мне почти и не приходится наблюдать: я все дома сижу,-- заметила Прозорова.
-- Я думаю, и я не реже вашего ошибаюсь, а все-таки с каждой новой ошибкой чему-нибудь да и научишься. Вероятно, и с вами это случалось не раз?
-- Да, это правда,-- сказала она, серьезно подумав. Они снова помолчали.
-- Если вы мне позволите с сегодняшнего дня считаться учителем ваших детей,-- сказал Светлов,-- то я попросил бы вас об одном...
-- Ах, пожалуйста... Позвольте узнать ваше имя?
Светлов сказал.
-- Пожалуйста, Александр Васильич,-- повторила она,-- не стесняйтесь.
-- Я именно хотел просить вас -- в тех случаях, если б между нами вышло какое недоразумение по урокам, обращаться ко мне всякий раз прямо за объяснением. Мы так скорее поймем друг друга, а главное -- никогда не поссоримся.
-- Мне кажется, с вами трудно поссориться,-- сказала Лизавета Михайловна простодушно.
-- Ну, не говорите этого... не ручаюсь,-- рассмеялся Светлов.
-- В таком случае, я постараюсь сделать с своей стороны все, чтоб этого не случилось,-- улыбнулась Прозорова.
-- Постараемся оба. Кстати, я должен теперь же предупредить вас и еще об одной моей привычке, которая, сколько я испытал до сих пор, никогда не приходилась по вкусу родителям,-- сказал Александр Васильич, переходя в серьезный тон.
-- Скажите; это очень интересно,-- заметила Лизавета Михайловна.
-- Видите ли в чем дело: в начале уроков, с месяц времени по крайней мере, я занимаюсь с детьми без книг.
-- Как без книг? Совсем без книг? -- удивилась она.
-- Да, так-таки совсем без книг.
-- Но как же они будут учиться? Ведь им нужно уроки готовить.
-- Это ничего не значит. Сегодня утром, например, они выслушают меня, вечером припомнят все, обдумают, а завтра у них уже окажется известная доза знания -- правда, небольшая,-- но зато это будет нечто самостоятельное. В этом случае я исхожу из той мысли, что дети прежде всего должны быть как можно больше заинтересованы знанием; надобно, чтоб в них развилась сознательная жажда к нему, чтоб жажда эта вытекала непосредственно из них самих, при участии их собственной воли, а не прививалась к ним искусственными мерами. Тогда они постепенно втянутся в книгу. Надо, чтоб они смотрели на книгу, как на товарища, у которого больше сведений, чем у них, а не как на несколько листов печатной бумаги, где каждый столбец, по необходимости, стал бы представляться им маленьким тираном, требующим к известному сроку знания "отсюда и досюда",-- сказал Светлов, указав пальцем на столе две противоположные точки.
