-- Отчего нельзя достать? В любой аптеке можно купить.
Владимирко пришел было в неописанный восторг, но вдруг подумал о чем-то и омрачился.
-- Без лекаря не дадут в аптеке...-- сказал он печально.
-- Дадут и так,-- утешил его брат,-- без рецепта только ядовитые вещества не отпускаются, а эти продадут.
-- А дорого, поди?
-- Не особенно.
-- Поди, три рубля, Саша?
Три рубля всегда представлялись почему-то Владимирке роковой финансовой единицей, разбивавшей в прах все его планы и надежды.
-- Эк куда хватил: три рубля! -- засмеялся Александр Васильич,-- разве несколько копеек.
У Владимирки совсем повеселело на душе. Он бесцеремонно принялся тормошить брата, но при этом как-то нерешительно все поглядывал ему в глаза.
-- Саша! А, Саша!..-- робко проговорил он, наконец.
-- Что?
Владимирко вдруг покраснел весь как рак, застыдился чего-то и мгновенно исчез из комнаты, оставив брата в полнейшем недоумении. Минуты через две он вернулся с какой-то бумажкой в руках, по-прежнему красный как рак, и робко всунул ее Александру Васильичу. Но едва тот стал развертывать бумажку, Владимирко закрылся халатиком, закричал: "Не читай при мне, Саша!" -- и убежал снова. Бумажка оказалась запиской, лаконически молившей: "Зделай мне севодни красной огонь". Прочитав ее, Александр Васильич расхохотался до слез.
-- Володя! -- позвал он громко Владимирку, который, притаясь в соседней комнате, в углу, просто умирал от нетерпения.
-- Володя! Поди же сюда! -- повторил Александр Васильич еще громче.
Владимирко появился, наконец, в кабинете брата, но с таким сконфуженным и расстроенным лицом, что Александр Васильич и на этот раз не, мог удержаться от смеха, глядя на его комично съежившуюся фигурку.
-- Ах ты, проказник этакий! -- сказал он, все еще смеясь, и притянул к себе Владимирку за обе руки.-- Делать, брат, нечего -- надо исполнить.
Владимирко так и запрыгал на месте.
-- Сегодня, Саша? а? Сегодня? а? -- приставал он к брату, обвив руками его шею.
-- Сегодня, сегодня; вот только встану -- и распоряжусь.
Владимирко захлопал в ладоши, порывисто чмокнул брата в щеку и опрометью удрал из комнаты. Ему, по всей вероятности, захотелось сейчас же поделиться своей неописанной радостью... кто бы под руку ни подвернулся первый.
Прямым результатом этой нехитрой беседы было следующее: "наилюбезному камердинеру" стало в тот же день доподлинно известно, что у него были и мать и отец, только нехорошие, оттого что выбросили его на улицу; что они, может быть, потом и приходили посмотреть на своего сына, а он их не видал, или и видел, да не узнал. В этот же день "наилюбезный камердинер", к удивлению своему, узнал, что его следует называть "Ваней", а не "Ванькой", потому что он такой же мальчик, как и Владимирко. Вечером, около десяти часов, маленькая зала светловского флигелька осветилась на несколько минут ярко-красным огнем азотнокислого стронциана,-- и запиравший ворота работник, пораженный таким необыкновенным освещением в окнах хозяев, заглянув в одно из них, увидел торжественно сидящего на полу, на корточках, Владимирку, смотревшего с широко разинутым ртом на какую-то горевшую перед ним диковинку. Ночью же, когда все в доме спало крепким сном, совершилась никем не подмеченная тайна: Владимирко выложил на ладонь свою маленькую душу и отдал ее старшему брату...
