Петр притих, когда пришли они с Анютой к церкви Двенадцати апостолов. Приземистая, асимметричная, белокаменная, она стояла на кладбищенской земле, где хоронили людей во время мора — от холеры, от голода или еще какой-нибудь беды.
Самая большая общая могила во всем Новгороде. По одну сторону церкви возвышались новые блочные дома, от них веяло скученностью людской и бесстрашием перед всеми бедами. Заодно людям легче, спокойнее переносить все…
А по другую сторону церкви — деревянные строения с резными и крашеными наличниками и ясно виделся Господин Великий Новгород, с его разудалой властью «улиц, концов», вечевых сходок, с многоголосым шумом торжищ. Пять веков назад уже насчитывалось в городе до семи тысяч дворов. Но как же тяжко бывало тут людям во дни горя и бед…
Били, гудели колокола. Подобно траве падали люди под острым жалом смертной косы. Не стоны, не крики, а страшная тишина, время от времени разрываемая колокольными звонами, провожала всех в последний путь во время мора… Так умирали ленинградцы в блокаду — обессиленные, падали на улицах, на работе, за своим делом, закрывали глаза в холодном выстуженном доме.
На какое-то время город словно бы потух. Угрюмой и тяжеловесной показалась старина, нелепо и легкомысленно окруженная однотипными домами. Углы, углы со всех сторон. Мысли, чувства — все натыкалось на что-нибудь холодное, острое, ранящее. И только дети, детский сад на прогулке снова согрел душу.
На белом снегу детишки в зимних, пестрых и неуклюжих одежках были похожи на разноцветных медвежат. Орали, катались с «катушек», визжали, валялись в снегу. Один малышок начал танцевать, приседать, что-то рассказывал забавное подружкам-девчонкам и силился приподнять шубку, под которой много-много штанов. Писать захотел паренек, и не знал он, как быть, то ли писать, то ли рассказывать. А дело его уже не терпит отлагательств. Бедняга уже и приседать начал, и ногами сучить. Скорей бы добраться. Наконец-то. Вона каким фонтаном потекло облегчение. А девчушки воркуют про что-то свое, и дела им мало.
А вот остановились три паренька перед изгородью, три богатыря — Алеша, конечно же, Попович, Илья Муромец и Добрыня Никитич. Илья Муромец как захохочет, как посмотрит на Петра да как закричит:
— Дяденька, ха-ха-ха, это мы, ха-ха-ха, возьми снег, ха-ха-ха!
И швырнул горстку сухого рассыпчатого снега, и засмеялся еще пуще, и повалился на спину от смеха, и заболтал ногами.
— Ух и житуха у этих пацанов, — сказал Петр Анюте. — Предчувствую, быть мне многодетным отцом, — и засмеялся тоже, как Илья Муромец.
