«Аннушка, ты чувствуешь, ты знаешь, что я брожу по городу вместе с тобой… Я люблю тебя, твой голос, твои глаза, я видел в них нежность и страдание, скуку и ярость — все оттенки жизни ума и сердца выражают твои глаза, — подари их дочери… сыну…»
Временами подступал животный страх. Петру казалось, что он слышит голос Анюты, она зовет его и надо мчаться, ломиться в дверь, кого-то в чем-то убеждать, молить, требовать, быть рядом…
Петр курил одну сигарету за другой, его будто лихорадило. Все, что происходило с Анютой, казалось ему, происходит с ним. Взгляд выхватывал то черный блеск чугунной ограды, то густую зелень лип, то перистые, темные с розовым подсветом облака, то вдребезги разбитую бутылку, то парочку, притаившуюся на скамейке, то раннего рыбака, дремлющего над удилищем с колокольчиком, то плотную толпу измученных экскурсантов… «Вон оно, человечество, — худышки, толстяки, модники, стройные кокетки в брючках, курносые, ловкие, неуклюжие, — сколько их, рожденных на свет божий… а будет еще один человечек…»
— Гражданин, — послышалось вдруг. — Остановитесь.
«Кого бы это? — удивился Петр. — Меня?». Милиционер широким и в то же время неспешным шагом направлялся именно к Петру, небрежно козырнул. «Неужели поздравляет?..»
— Что за вещи несете?
— Какие вещи? — опешил Петр. — А, вот это?..
Милиционер протянул руку, Петр отстранился.
— Я сам… Простите, ничего страшного… я не грабитель… понимаете, жена рожает, а все это мне отдали. Хожу вот, жду…
Он был совсем юн, этот милиционер, еще не отец, нет. Он отдернул руку, ему стало стыдно за ошибку. Потоптался и, улыбнувшись, снова козырнул:
— Поздравляю.
Петр шагал по городу и видел повсюду мучение и чудо: на улицах и бульварах слабые стебли травы и цветов вспучивали и ломали асфальт. Даже из щелей серых гранитных плит Петропавловки пробивались кривые березки, их корни вонзились в кирпич, а они радостно покачивались над крутыми отвесами стен.
Петр пришел к мосту Заячьего острова, где всегда ему было хорошо, где он успокаивался, мог подумать, посидеть на берегу у самой воды, на бревне или на ветке старой ивы, изогнувшейся невысоко над землей. Все тот же парусник справа — никакими ветрами не сдвинулся с места этот некогда боевой, а теперь «корабль веселья». Все те же мосты над Невкой и Невой — трудятся, подставив тяжелым троллейбусам, машинам и трамваям широкие изогнутые спины. Все так же торжественны и величавы Ростральные колонны на стрелке Васильевского острова, и, как всегда, невесомо парит в небе золотой кораблик Адмиралтейства. И совсем рядом Анюта… «Кого же позвать мне, как только это… случится?»
