Скотт увидел то, чего Маргарет видеть не могла: непреклонность во взгляде Лаймонда. Маргарет Леннокс произнесла: «О, любовь моя, едешь?», а Лаймонд выскользнул из ее объятий, как угорь, оставив женщину коленопреклоненной, с пустыми руками, шепчущей нежные слова пустому сиденью.
— Еду ли я? Боже упаси, нет, дорогая: я предпочитаю честных шлюх.
Послышался сдавленный стон, затем Маргарет повернулась, и Скотт увидел кровь на закушенной губе.
— Ну так как же? — ухмыльнулся Лаймонд.
Маргарет выпрямилась во весь рост, источая злобу и яд: в лице ее отчетливо проступили характерные черты Тюдоров.
— Тщеславный выскочка! Грубый ублюдок, хлипкий выродок, напичканный вонючей философией… Не думаешь ли ты, что я бы позволила тебе дотронуться до себя, если бы имела выбор? Я предлагала тебе свободу и безопасность…
— Ты ввергла меня в чистилище и предложила ад! — вскричал Лаймонд. — Бедный Томас Хоуард! Ему ты тоже предлагала жизнь и свободу?
— У тебя хватает наглости попрекать меня любовниками? А ты-то сам?
— Мои любовницы все целы и невредимы и ложатся со мной в постель, ожидая наслаждения, а не золотых львов в гербе или золотого шитья на подштанниках!
— Как бы я хотела, чтобы тебя сожгли живьем на моих глазах!
— Ты бы пожалела об этом. Кто еще способен возбудить в тебе страсть? Не эта тряпка Мэтью во всяком случае.
— Он не страдает от… от избытка плотских вожделений, если ты это имеешь в виду.
— Ничем не могу помочь, — грубо отрезал Лаймонд, — Убери свои коготки от добычи, крошка. Мне нужен твой ребенок, а не ты.
Они замолчали. Рев двух разъяренных тигров уступил место настороженному наблюдению.
— Ты никогда не получишь моего сына, — заявила Маргарет.
— Получу, сама знаешь. — Лаймонд был воплощенное спокойствие. — Или же ты предоставишь мне доказательства, которых я требую. Наивность восхищает меня, но не до такой же степени. Мой плен был не случаен. И то, что король Генрих Английский решил сделать из меня козла отпущения, — тоже не случайность.
— Хорошо, — вспылила Маргарет. — Да, был злобной умысел, благодаря которому твой жалкий обман стал всеобщим достоянием. Что я могу с этим поделать? Кого убедят сфабрикованные доказательства и фальшивые признания, если известно, что исторгнуты они под угрозой пытки? Нет, мой милый Фрэнсис. Ты сам захлопнул эту дверь. Твоя жизнь как порядочного человека закончилась пять лет тому назад, а твоя жизнь подзаборной шавки продлится, пока ты сумеешь угождать своим многочисленным хозяевам.
