— Ну, и проказники! Ты слышал, что сказал этот парнишка? — Короткая сценка воспламенила ее, даже в глазах мелькнуло какое-то странное выражение, точный смысл которого, пожалуй, был известен лишь ей одной.
— Дерзкие сопляки! — повторила она чуть погодя, прижавшись к моей руке горячей щекой. И вспыхнув, добавила: — Никто не знает, каков ты на самом деле. Только я одна.
Вот об этом-то я и хочу сказать. Тогда она не была равнодушна ко мне, в этом я убежден. Такие вещи обычно чувствуешь. Больше того, именно эту сцену: блеск ее глаз, жар ее лица — я вызывал в своей памяти всякий раз, когда меня охватывали сомнения, испытывает ли она в душе хоть какой-то интерес ко мне.
И сейчас я думал о том же самом. Потому-то и не сказал ничего ей, какой бы несчастной она ни выглядела в ту минуту, когда вошла ко мне в распахнутом халатике. Ни о чем не спросил ее, не заглянул ей в глаза, не стал выпытывать ее секреты. Но была тому и другая причина. Бурные сцены с выяснением отношений я терпеть не могу, равно как и роковые признания.
— Если хочешь, я буду еще откровенней с тобой, — как-то раз предложил мне один пылкого нрава однокашник.
И я тогда ответил ему то же самое:
— В этом нет нужды. Не стоит стремиться к такой уж безграничной откровенности промеж собой.
Я и по сию пору придерживаюсь того же убеждения. К чему она приведет, откровенность эта? Ведь ни один из нас не знает, что ему делать с правотой другого, каждый по-прежнему останется при своем, вот и получится, что обе истины, как двигались, так и будут двигаться параллельно… в никуда.
И это бы еще полбеды. Ведь в ходе откровенного общения неизбежно прозвучат слова… А слова, как известно, бывают роковыми, подчас даже и несправедливыми. Или не совсем справедливыми. Вот сорвется у нее с языка, мол, не люблю тебя, или не могу с тобой жить, — и судьба твоя решена бесповоротно, поскольку слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Иными словами, жизнь сводится к формальностям. «Ненавижу!» — конечно, и в этом слове есть доля правды. И в то же время, если призвать в доказательство опыт наших ночей в Гренаде, тогда нельзя не признать многогранности нашего бытия, а значит, следует соблюдать осторожность.
Кстати сказать, где вы видели людей, идеально подходящих друг к другу? Покажите мне этих счастливцев! Человеку многое приходится претерпевать всегда, везде и всюду, по всему свету — в этом истина.
Итак, я предпочел помалкивать. Вел себя так, чтобы и ей не было нужды заговаривать со мной. Стремился скорее успокоить ее, нежели взволновать еще более. «Несчастье — оно у тебя на шее сидит», — говаривали на судне бывалые моряки, и если видели, что у кого-то из них ум за разум заходит, сразу старались намять шею. Так же поступил и я. Ведь на больные души прекрасно воздействуют легкие средства — освежение мускулов — в особенности шейных — эссенциями, тут бывалые матросы правы.
