А она вдобавок ко всему возьми да расплачься. Мне же стоит только женские слезы увидеть, и я собой не владею, до такой степени на меня это действует.
— В чем дело, голубка моя? — спрашиваю. А она знай плачет, заливается, да горько, отчаянно так, будто дите малое. Я в этот момент аккурат ей чулки с ног стягивал.
— Не плачьте, пташка моя нежная, — говорю я ей, а у самого аж голос охрип и срывается.
Воистину странное существо человек. Дай, думаю, урву себе хоть миг утехи, пока барич этот по соседству дожидается. И голова у меня кругом шла, сам не свой был.
Жена, понятное дело, противится, красная вся, как кумач сделалась. «Оставьте меня!» — шипит, ненавистью распаленная. Я еще того пуще раззадорился. Чем больше она от меня отбивается, тем сильнее я в раж вхожу. Каждое ее прикосновение словно огнем обжигает, а лицо мое все слезами ее залито.
Тщится оттолкнуть меня со всех сил, но где ей со мной справиться.
— Полно вам, — говорю, — все равно ведь от меня не вырваться, коли сам не отпущу. — И поднял ее на руки как есть, прямо с одеялом вместе, из постели. А она по лицу меня ударила. Умолкнул я.
Теперь и мне впору бы ее отметелить. Сперва ее, затем схватить первое попавшееся под руку — обувную колодку или вешалку платяную — и дубасить по башке ухажера любезного, покуда мозги напрочь не вышибешь. Только ведь на меня подобные грубости совершенно противоположное действие оказывают. Если женщина поступает таким образом, ну и пусть ее на все четыре стороны катится, для меня она больше никакого интереса не представляет. Опустил я жену на пол и к дверям двинулся.
Но тут она расплакалась еще отчаянней да громче, теперь и за дверь не вышмыгнешь, наружу ее плач донесется. Расхаживаю я взад-вперед по комнате и диву даюсь, с чего бы это она в три ручья заливается. Ах, вон в чем дело! Глянул я на себя ненароком в зеркало и вижу: один глаз у меня весь кровью заплыл. Поцарапала, видать, негодяйка!
Но тут же валялась и сорочка ее — китайская, шелковая, дивной красоты, я как-то привез ей из плавания — вся в клочки порванная, пока мы силой мерялись.
«Вот, значит, по какой причине она убивается, — подумал я и улыбнулся. — Или же из-за гостиницы. Боится, что тогда я застряну здесь, и их уединению придет конец».
— Грубый, противный какой! — плачет она от злости. — Усадил среди мужичья полупьяного и сам же еще надо мной издевается. Чтобы я еще и трактирщицей стала! — вдруг воскликнула она.
Тут уж я рассмеялся в открытую.
