Ранило маму, попала она в больницу, а Ванько этому не очень и удивился. Еще и сердился: «Нашла время ходить на похороны».
«Да как же, ведь Аристарха Савельевича хоронили, я же в его хоре пела…»
Десять лет, с тех пор как похоронили Артема, не пелось ей, хотя и молода была и красотой не обижена, не пелось женщине, замер звонкий серебряный голос, как ни уговаривал старый регент, — нет, нет, нет. Как ни подсыпались женихи — и постарше, и помоложе, еще неженатые, — ни в какую! — у меня хлопец, у меня ребенок, у меня Ванько — вот мой суженый, вот моя судьба…
Да как же после этого всего мог поверить в смерть матери Ванько Ткачик? Прихватил в коридоре старого озабоченного врача, — как тому не быть озабоченным, если один на всю больницу остался? — не просил, приказывал: быстрей, быстрей!
Врачу Мурашкевичу перевалило то ли на восьмой, то ли на девятый десяток, белый стал, как голубь, бородка клинышком даже пожелтела. Считали калиновчане старика причисленным к лику бессмертных…
— Маме плохо…
— Кому теперь хорошо… — нацелил стеклышки очков на парня врач, но послушно засеменил в хирургию.
Ванько Ткачик в бога не верил, но в Мурашкевича верил больше, чем во всех богов, вместе взятых. В детстве не однажды спасал его самого этот белый желтобородый маг и от ангины, и от дифтерии, и от краснухи, и еще бог знает от каких напастей.
— Кризис, — констатировал Мурашкевич.
Безразличие уставшего и ошеломленного последними событиями врача Ткачик воспринял как спокойную уравновешенность и уверенность. Сам не раз переживал во время болезней кризисное состояние.
Он ждал. Наедине с мамой. Врач сразу же убежал. Вместо оптимистического «все будет в порядке» бросил неуверенное «будем надеяться», но что же он мог сказать, если кризис не миновал…
Жадными глазами Ванько смотрел на мать, верил и не верил, что это она. Ведь никогда же, сколько он помнит, она не болела. Пожалуется, бывало, что где-то болит, а сама махнет рукой и — на ногах! «Меня работа лечит», — хвалилась.
Работы у нее хватало, поэтому и была здоровой. Дома дел невпроворот — ребенок же на руках! — да еще и в артели художественных изделий чудеса творила. Никто так не умел рушник соткать. Еще в девичестве научилась, когда в батрачках ходила, первой ткачихой стала на селе, на всю округу славилась. Правда, здесь, в Калинове, рушников не ткала, кто-то объявил их вредным пережитком прошлого, ткали в артели художественных изделий широкие коврики под ноги. Марина Ткачик, первая стахановка, не мелочь ширпотребовскую изготовляла, а целый луг цветущий на коврике расстилала, не под ноги ее изделия бросали, на стены охотно вешали.
