– …на комсомольском собрании, я слышал. А пошли они…
Сережа пожал плечами. Помолчали.
– А тебя за твои прогулы не будут обсуждать? – спросил Ганя.
– Наверное, но мне уже все равно, – сказал Сергей.
– Как это? – удивился Ганя.
– Наверное, тебе вообще не следует со мной разговаривать. – Сережа отложил книгу и посмотрел на него. – Да, ты же еще не знаешь. Вчера меня с первой лекции вызвали на собеседование в одну организацию. Там я узнал, что мои родители арестованы как враги народа и шпионы. Теперь меня наверняка исключат из университета. Меня и в деканат уже вызывали… Говорят, некоторые преподаватели заступились за меня, но я уверен, что напрасно. Зря они это делают…
– Ничего себе, – присвистнул Ганя. Он был подавлен и удручен. И испуган. Невольно он начал припоминать, что и как он говорил при Лю, как себя с ним держал. То ли от сильного похмелья, то ли от сильного страха, Ганю бросило в холодный пот и затряс мелкий озноб. Одновременно каким-то странным образом ему стало легче. Может быть, от сознания того, что кому-то может быть гораздо хуже, чем ему. При этом он пытался понять, как Сергей мог оставаться таким спокойным в сложившихся трагических обстоятельствах. Попасть в застенки спецслужб… да это же в тысячу раз хуже, чем просто умереть… Ганя закрыл глаза и вся невозможная, нелепая тяжесть бытия навалилась на него. Он чувствовал себя так, как будто по его грудной клетке и ребрам прошелся огромный трактор. Было больно, тоскливо и при этом отчего-то стыдно. Лежа на спине с закрытыми глазами, он медленно и внятно произнес:
– Я ничего не слышал, что ты сказал. И ты тоже ничего не слышал, что я сказал… Знаешь, у меня не все так безнадежно, как у тебя. Я еще смогу встать…
– А мы и не падали, – вздохнул Сергей.
На том они и закончили общение. Ганя, охая, выполз из кровати и, переодевшись, поплелся мыться.
Сергея Лю через неделю действительно исключили. Как-то по-тихому, вроде бы по состоянию здоровья, потому что не было большей нелепости, чем уличить этого неглупого и старательного парня в неуспеваемости. Никаких иных формальных поводов к его изгнанию из альма матер не существовало, да и этот был фальшивый, но кого это удивляло? Между прочим, чудесным образом не пострадали преподаватели, посмевшие заступиться за опального студента (хотя наверняка все они заработали жирные минусы в своих личных делах, которые вели сотрудники могущественных органов). Правда, порядком струхнули трое студентов. Это были ничем не примечательные ребята, и что-то хорошее о них можно было сказать только на ежегодных комсомольских аттестациях, и только про их «правильную жизненную позицию». Они учились средненько, не были ни злыми, ни добрыми, ни веселыми, ни скучными – вообще никакими. Разве что пугали всех вокруг своей необычайной преданностью партии и правительству. Непонятно каким образом их заподозрили в особо тесных связях с сыном репрессированных, и затаскали на беседы в контору, и доныне расположенную на улице Дзержинского… Наверное, это была последняя шутка Сережи Лю, его задумчивая улыбка напоследок… Ганя еще больше налег на учебу и начал потихоньку откладывать со стипендии – на дорогу. Успешно завершив третий курс, он наконец-то отправился на каникулы в родные места…
