. По его мнению, Коба претендовал не на принадлежность к пролетариату, но на положение лидера, ведущего рабочую массу к революции под руководством партийцев-интеллигентов. Обосновывая этот тезис, исследователь выявил влияние классических просветительских идей в стихотворениях семинариста Джугашвили. Э. Ван Ри обсуждал также интерпретацию марксизма в статьях молодого Сталина
[59]. Я. Плампер, изучающий механизмы функционирования культа Сталина, обсуждал, в какой мере в его публичной презентации был задействован и какую роль играл факт его грузинского происхождения
[60].
Автор статьи волен выбирать тот или иной аспект темы по своему усмотрению. Историку, принимающемуся за биографию, приходится рассматривать ее целиком, уделяя внимание всем основным периодам и проблемам и заботясь к тому же о пропорциональности частей. О молодых годах Сталина с разной степенью детализации писали все его биографы. В некоторых случаях они ограничивались кратким пересказом давно известных фактов, в других, как, например, книге Р. Сервиса[61], можно найти квинтэссенцию последних на момент выхода книги достижений в этой области, пополненных собственными открытиями автора.
Так, Р. Сервис, пользуясь новыми архивными источниками, указал на то немаловажное обстоятельство, что Иосиф Джугашвили покинул тифлисскую семинарию по собственному желанию, не явившись на итоговые экзамены, а вовсе не был, как гласила официальная версия его биографии и как он сам утверждал, исключен за революционную деятельность и чтение Маркса; автор высказал свои соображения по поводу рецепции марксизма в Закавказье. Он заметил, как с изменением положения Кобы в партии тот сменил язык, с определенного момента перестал писать статьи и листовки по-грузински и полностью перешел на русский язык.
Автор недавнего труда о Сталине С. Коткин[62] также обратил пристальное внимание на контекст формирования личности Иосифа Джугашвили и затем его революционной деятельности. Причем контекстом служат как особенности развития Российской империи и имперской политики в Грузии, так и разворачивавшиеся во всем мире процессы модернизации. Таким образом, С. Коткин нашел чрезвычайно плодотворный фокус рассмотрения фигуры Сталина, поместив его в просторные рамки, что дает исследователю право сопоставлять его с другими, действовавшими в сходных исторических обстоятельствах, диктаторами – не только с Гитлером, с которым Сталина сравнивают неизбежно и постоянно, но и с менее очевидными, например, с Саддамом Хусейном. Важно для С. Коткина также сравнение Сталина с двумя, как принято считать, образцовыми для него историческими персонажами – Иваном Грозным и Петром Великим. Такой подход избавляет автора от погружения в избыток мелких деталей (уже столько раз обсуждавшихся сталинскими биографами), но позволяет заметить, что, к примеру, бесконечно обсуждаемое детство Иосифа Джугашвили было не таким уж драматичным (даже его близким соратникам и друзьям Кирову и Орджоникидзе выпали гораздо более трудные обстоятельства). Возвращаясь к проблеме Сталина как человека с окраины империи, из провинции, с ничего не обещавшими стартовыми позициями (и проводя здесь аналогию с Наполеоном Бонапартом), Коткин приходит к принципиально важному наблюдению, что Иосиф Джугашвили, в юности отдав дань национализму и грузинскому патриотизму, свойственным тогда тифлисской интеллигенции, затем выбрал более широкую перспективу, «сменил свой национализм маленькой грузинской нации на более широкие горизонты», и в этом было его фундаментальное отличие от Гитлера.
