– Бог мой! – Атрам мгновенно вскочил, начал судорожно впрягаться в свою тележку с барахлом. – Спасайтесь, люди!
Но куда ты денешься в выжженной долине среди оплавленных камней, когда вокруг горы, а с неба падает огненная смерть, неотвратимая и зловонная…
«Ну, видать, придётся со своими лечь». Лось отыскал глазами то место, где когда-то стоял его двор, сгорбился, тяжело вздохнул; Стригун крепко обнял Соболюшку, а Славко с каким-то равнодушием смотрел, как Атрам пихает в гору свою тележку. В душе теплилось лишь бескрайнее удивление: это надо же в свой последний час думать не о душе, а о добре! Что они за люди такие, эрбидеи?.. Человек ведь окончательно проверяется тем, как смерть принимает. Суетиться не нужно, лучше принять то, что отмерено тебе, с достоинством и честью. В свой последний час оставаться человеком…
Однако Остроглазка, похоже, знала путь к спасению:
– Эй, что застыли, айда за мной!
Она решительно махнула рукой, пригладила шерсть на холке у Снежки и бросилась сквозь огненную круговерть. Путь её лежал к потрескавшейся, красного известняка скале, угадывающейся неподалёку.
Пролог запоздалый. Внутренний Круг
В главном зале Храма царила тишина. В воздухе, напоённом дыханием веков, не чувствовалось ни движения, истинные размеры помещения скрадывал полумрак… Для обыкновенного человека, не прошедшего посвящения, здесь была обитель непостижимого. В Храме действовали другие законы, иначе жило само пространство. Сознание наблюдателя менялось, всякое движение представлялось ему замедленным, а дар речи не то чтобы пропадал – просто разом пропадало желание говорить.
Но самое главное, внутреннее пространство Храма начинало казаться бесконечно сложным лабиринтом. Предметы здесь теряли вес, в музыкальном ладе оказывалось двенадцать тонов, и можно было построить девятигранный куб. Это был таинственный, словно вывернутый наизнанку, ни на что не похожий мир. Но – только не для двенадцати безбородых сосредоточенных людей, образовавших в центре зала круг. Полузакрыв глаза, крепко взявшись за руки, эти люди, казалось, превратились в единое существо, которое вслушивалось в шёпот тысячелетий. И уши ему для этого были не нужны. Наконец один из стоящих кивнул, подождал, пока не распадётся круг, и на древнем языке промолвил:
– Остался всего лишь день, о братья, а мы всё ещё не едины в решении. Не станет ли нашим потомкам, если они, конечно, будут, стыдно за нас? Горько мне сознавать, что кое-кто так держится за своё бренное тело…
