На первое занятие Щербатский явился с бумбоксом середины восьмидесятых, в который вставил кассету с бетховенской увертюрой к «Фиделио», опус семьдесят два.
– Надеюсь, вы это уже слышали? – с улыбкой спросил Щербатский, изображая полнейшую невинность. – Сейчас проверим, насколько вы сообразительны!
Он скрестил руки на груди, уткнул подбородок в воротник рубашки от Brooks Brothers, прикрыл глаза. Пара-тройка подобострастных студентов тотчас скопировали позу профессора. Сара наклонилась вперед, пытаясь понять, кто исполнитель. Кажется, Ханс Кнаппертсбуш и мюнхенский Баварский государственный оркестр.
Дождавшись окончания увертюры, Щербатский попросил любого из студентов записать на доске пассаж валторн из второй темы аллегро. Несколько рук с энтузиазмом взмыло в воздух.
– А вы согласны? – обратился Щербатский к студентам, когда дело было сделано. – Все правильно?
Вокруг закивали.
– Уверены? – произнес Щербатский.
Снова одобрительные кивки.
– Нет! – заявила Сара.
Щербатский метнул в нее взгляд.
– На доске записано то, что должно быть в партитуре, – пояснила Сара. – Но исполнение, которые мы только что слушали, немножко другое.
Сара подошла к доске и молниеносно внесла поправку во второй такт.
– Вторая валторна тут капельку сбивается. Запись, безусловно, живая, но не с концерта. Генеральная репетиция, скорее всего.
– Конечно, звук меняется от наличия аудитории, – вставил кто-то.
Щербатский повернулся к Саре.
– Верно, – отозвалась она. – И на репетиции музыканты часто надевают повседневную обувь. Судя по звуку, первая скрипка играла в ботинках. Может, в Мюнхене был дождливый день?
Ботинки, конечно, являлись плодом ее воображения. Сара не сомневалась, что Щербатский это понял. Однако то, что вторая валторна ошиблась в исполнении, оказалось чистейшей правдой.
Семинары включали в себя упражнения по «эмпатическому слушанию», когда они должны были играть что-либо из позднего Бетховена на пианино или скрипке, надев на голову огромные звукоизоляционные наушники. А еще Щербатский делал записи «имитированных шумов», которые представляли собой попытки угадать, что из собственных сочинений был способен слышать Бетховен в различные периоды своей жизни. Выяснилось, что у композитора бывали моменты – особенно в последние годы, – когда слух возвращался к нему, однако весьма краткосрочно.
Сара была очарована и потрясена, а вскоре она стала звездой среди учеников Щербатского.
В качестве задания для выпускной работы Щербатский попросту сказал классу: «Удивите меня». Сара позвонила подруге, которая работала в Массачусетской клинической больнице: девушка тайком провела Сару в лабораторию и сделала функциональную МРТ ее мозга в то время, пока Сара мысленно воспроизводила Девятую симфонию Бетховена. Когда она показала распечатку Щербатскому, профессор заплакал.
