— Что ты хочешь знать?
— Все, что решишь рассказать.
Мы сидели молча. Над головой пролетели гуси, прохлопав крыльями в утренней тиши. Промчался стороной ливень. Один из трупов пустил газы.
— Поедем в Ликкелфилд, сказал я.
Финан кивнул.
— Почему в Ликкелфилд? — спросил он спустя мгновение.
Но задал он вопрос лишь из чувства долга. Он не думал ни о Рагналле, ни о норманнах, ни о чем другом, кроме пронзенного копьем тела у кромки реки.
— Потому что я не знаю, куда направился Рагналл, — ответил я, — а из Ликкелфилда можно легко выступить как на север, так и на юг.
— Север или юг, — покорно повторил он.
— Выродок нуждается в землях, — продолжил я, — он попытается отхватить кус или на севере Мерсии, или на юге Нортумбрии. Нужно как можно скорей его остановить.
— Он пойдет на север, — беспечно бросил Финан и пожал плечами. — С чего ему сражаться с мерсийцами?
Я подозревал, что он прав. Мерсия стала силой, её границы оберегали бурги, укрепленные города, тогда как к северу лежали беспокойные земли Нортумбрии. То были земли датчан, но ярлы грызлись и враждовали между собой. Сильный человек вроде Рагналла мог их объединить. Я беспрестанно повторял Этельфлед, что нам следует отправиться на север и отбить земли разобщенных датчан, но та не желала вторгаться в Нортумбрию, пока её брат Эдуард не приведет на подмогу войско западных саксов.
— Пойдет ли Рагналл на север или юг, — сказал я, — но сразиться с ним следует сейчас. Он только что высадился. Незнаком с землями. Конечно, Хэстен с ними знаком, но насколько Рагналл доверяет этому проныре? А со слов пленников, воины Рагналла еще не сражались вместе, так что бить его надо сейчас, прежде чем у него появится возможность найти пристанище и почувствовать себя в безопасности. Мы поступим, как ирландцы — дадим понять, что ему здесь не место.
Вновь последовало молчание. Я смотрел на гусей в поисках предзнаменования, но их оказалось невозможно счесть. А гусь был эмблемой Этельфлед, так служило ли их присутствие добрым знаком? Я коснулся молота Тора на шее. Финан заметил жест и нахмурился. Потом схватил распятие на своей шее и, скривившись, с силой дернул, порвав кожаный шнур. Мгновение он смотрел на серебряную безделицу и швырнул её в воду.
— Гореть мне в аду, — выпалил он.
На миг я не нашелся, что сказать.
— Так мы хотя бы будем вместе, — наконец произнес я.
— Да, — без улыбки ответил он. — Тот, кто убивает свою плоть и кровь — проклят.
— Тебе про это христианские священники наплели?
