— А мальчик, который умнее всех на свете? Где он? — в один голос выкрикнули Гомбо и Эрдэнэ.
Дедушка лукаво глаза скосил на часы-ходики:
— Мальчик? На вершине кургана...
...Прибежали к волшебному кургану палачи — Железные ножи и воины хана — Острые пики. Поднимутся к вершине кургана, ветер сбросит их обратно вниз, к подножью. Встает солнце, они карабкаются к вершине, заходит солнце — валяются у подножья. Тогда начали они снизу метать ножи и пики в мальчика. Долетают ножи и пики до вершины, ветер поворачивает их обратно, и разят они самих же палачей и воинов насмерть. Убили всех, лишь один раненый убежал, скрылся в горах...
Поднял дедушка голову. В думник пробивался молочно-серый свет.
— О, уже утро! Ложитесь, ребята, спать. Дулма, вставай, пойдем, пора скот выгонять на пастбище.
А ее и нет. Открываются дверцы, входит она с полным ведром молока, улыбается:
— Ну, выспались? Я уже коров подоила, будем пить парное...
Дедушка расширил щелки глаз, такое бывает редко.
— Мы что же, уснули? Не слышали, как Дулма из юрты ушла?
Долго смеялись. Спать не ложились, умылись, сели за стол завтракать.
И сияющий день начался с неудач. Цого, выбивая трубку, сильно ударил ею о камень, она раскололась. Жаль, привык к ней, удобная, однако, служила долго; все стареет, ей давно пора расколоться.
Горевать и охать можно, но оханье табаком не набьешь, в рот не засунешь. Собрался Цого ехать в Узкую падь, только там у Белого ключа он отыщет подходящий корень тальника для новой трубки. Узнала Дулма, стала упрекать Цого:
— Оставь возню с трубкой, время ли? Кури папиросы, вон на полке лежит пачка. Поезжай к Бодо, к Ламжаву; надо охотников собирать, кончать с волками. Далеко ли до несчастья.
Вспомнилась холодная весна того злополучного года, когда неожиданно выпал снег, побелела степь, стая волков чуть не наполовину вырезала стадо верблюжат. Засияло солнце, зазеленела степь, а горе тяжелой тучей висело над несчастной юртой. Верблюдиц нельзя было выгнать на пастбище, стояли они неподвижно у места гибели своих детей, по-матерински плакали. Только каменный человек мог забыть их глаза — большие, круглые, испуганно-грустные, переполненные слезами. Четыре верблюдицы так и не сдвинулись с красных пятен — места волчьей расправы, — тут и скончались. Остальные выхудали, едва на ногах стояли — кости да кожа, на боках болтаются жалкие клочки шерсти. Куда бы их ни угнали, едва пощиплют кустарники, бегут обратно и стоят поникшие у страшного места, не в силах забыть своих верблюжат.
