Очень тактично Альфред объяснял ей, что мебель из клена не вполне… Лучше навсегда забыть, что такая существует. Приглядитесь, говорил он, к творениям великих европейских мастеров. Конечно, конечно — французская и английская мебель прекрасно сочетаются. Вот проведите рукой по спинке этого великолепного кресла времен Директории, проникнитесь этой гармонией и постарайтесь всегда о ней помнить.
Она влюбилась в изысканный стиль Директории. Само это слово зачаровывало ее. Вслед за Альфредом она пыталась произносить его на французский манер, и ей нравилось, что этот стиль возник на закате Революции, в период, когда разум ненадолго возобладал над безумием, прежде чем окончательно уступить помпезному ампиру, с его гнутыми ножками, львиными лапами и обильной позолотой.
Еще одним открытием стал стиль хепплуайт. Она всю жизнь прожила среди тяжелой викторианской мебели, которую так любила ее мать, и не представляла себе, что английская мебель может быть такой легкой и изящной. А когда она попробовала хепплуайт в сочетании со своей излюбленной Директорией, то наконец поняла, что любая гостиная может стать произведением искусства. Она делала сотни набросков различных интерьеров и засыпала с мыслью о различных цветовых сочетаниях.
Она мирилась с существованием Клэя как с необходимым компонентом решаемой ею задачи — задачи создания в короткий срок безупречно элегантного дома для себя — и для него, раз уж он все равно тут. И это позволяло ей держаться приветливо и привлекать его к своим делам, которые приобретали все больший и больший размах.
Почти ежедневно она делала покупки. Зима была слякотная. Каждое утро она со всех сторон слышала, что на улице совершенно нечем дышать, но она дышала, что же делать. Как только она выходила из квартиры, ею овладевала безумная жажда что-то предпринять, что-то купить, лишь бы не останавливаться, не прислушиваться к себе.
Обычно она ехала на такси до Третьей авеню и шла в хозяйственные магазины, где искала себе те обои и ткани, которые ей рекомендовал Альфред. Потом она шла в антикварные магазины на Мэдисон-авеню, заглядывала в салоны Парка-Бернета или Кристи или в универмаги.
Поскольку в центре поймать такси было невозможно, она шла пешком сквозь грохот пневматических молотков, вскрывающих асфальт, сирены полицейских и пожарных машин, машин скорой помощи и бесконечный несмолкаемый шум строительных площадок. Этот шум не только действовал на барабанные перепонки, но проникал во все тело, достигал спинного мозга. И тут с вами происходило что-то непонятное, но что именно — она не знала.
