Однажды вечером в этих деревянных стенах вспыхнул бунт: стук в перегородки, свист, хрюканье, крики, и такие забавные, что, право, мне самому захотелось принять участие в этом концерте.
И я тоже начал стучать, свистеть, хрюкать и кричать пронзительным фальцетом:
«Долой надзирателя!»
За все время моего пребывания здесь я впервые почувствовал, что живу.
Стоя в одной рубашке посреди комнаты, я стучу подсвечником в ночной горшок, хрюкаю, кричу петухом и не перестаю визжать: «Долой надзирателя!»
Дверь отворяется... Входит директор.
Он так и остолбенел, увидев меня в раздувающейся сорочке, босиком, с горшком в одной руке и подсвечником в другой.
— Вы... вы... разве не слышите? — растерянно пробормотал он.
— ? ? ?
— Не слышите бунта?.. Криков?..
— Крики?.. Бунт?..
Я протер глаза и прикинулся удивленным и сконфуженным... Он прекрасно понял, в чем дело, и ушел, побелев, как фаянс горшка. Больше уж не будет восстания в дортуаре: нечего опасаться.
Я снова улегся, огорченный, что кончилась эта кутерьма.
Мне стало ясно, что я влип. Но, прежде чем меня выгонят, я потешусь над ними.
Случай скоро представился.
Заболел учитель риторики. Как правило, отсутствующего по той или иной причине преподавателя заменяет классный надзиратель.
Так что сегодня вечером мне придется вести урок, взойти на кафедру.
И вот я там.
Ученики ждут с волнением, порождаемым всякой новинкой. Как выпутаюсь я из этой истории, — я, прекрасный оратор, любимец профессуры, «парижанин»?
Я начинаю:
«Милостивые государи!
Случаю угодно, чтобы я заменил вашего почтенного учителя господина Жако. Но я позволяю себе не разделять его взгляда на систему преподавания.
Я держусь того мнения, что не следует ничего изучать, ничего из того, что вам предписывает учебное ведомство. (Движение в центре). Я полагаю, что принесу вам гораздо больше пользы, посоветовав играть в домино, в шахматы, в экарте. Тем, кто помоложе, разрешается насаживать мух на бумажку. (Движение во всем зале.)
Соблюдайте тишину, господа! Я продолжаю. При изучении Демосфена или Вергилия вовсе не требуется шевелить мозгами, но зато, когда надо сделать девяносто или пятьсот, объявить шах королю или насадить на булавку муху, да так, чтобы не причинить ей при этом особых страданий, — вот тогда необходима ясность мысли, и все ваше внимание, конечно, должно быть сосредоточено на невинном насекомом, которое, если можно так выразиться, зондируется вашим любопытством. (Сенсация.) Словом, я хотел бы, чтобы время, которое нам еще остается провести вместе, не было потерянным временем».
