Трясла по ночам лихорадка неуверенности, и поэтому он решился слегка возразить начальству:
– Вопрос мы решаем не в первый раз.
– Надеюсь, в последний.
– Ясно!
– Когда прижмешь осу, она жалит. Надо принять кое-какие меры. Исполнение поручаю лично вам.
– Слушаю!
– Усильте охрану аэродрома и подъездных путей. Выньте из своего носа занозу.
– Понял! Этот отряд…
– Вчера у вас было жарко. Вы не доложили.
– Простите, не успел. На седьмом километре подорван>-эшелон с горючим, в Дмитровке повешен староста.
– Плохо! Скверно работаете, Штрум!
Штрум позеленел. Хорошо штандартенфюреру сидеть в Гомеле под охраной полка СС и давать указания по телефонной ниточке. Чтоб дотянуться до его горла, рука красных должна быть длиной в сотню километров. А здесь невидимая намыленная петля все время витает у двери.
Черта с два – невидимая! Староста из Дмитровки, наверное, успел ее разглядеть. Вот уж полгода Штрум держит аэродром бомбардировочной авиации и… «плохо работаете!»
– Я стараюсь, гос..
– Помолчите! Как действует ваш полигон?
– Мы дали на аэродромные склады восемьдесят бомб, годных к употреблению.
– Если будет необходимость, полигон уничтожьте!
– Сделаю, – неохотно ответил Штрум.
– Пленных ликвидировать! Неразряженные бомбы взорвать!
В жарко натопленной хате жужжала муха. Она покрутилась у потолка и села на стол.
– Хоп! – накрыл ее ладонью Штрум.
– Почему молчите, Штрум? – гремела трубка.
– Не надо тратить патроны, господин штандартенфюрер… Пленных загнать в штабели бомб и… – Штрум выразительно щелкнул пальцами.
– Смотрите сами, – не очень уверенно вырвалось из трубки. – Ваши замыслы на ближайшие дни? Я имею в виду акции против партизан.
– Пока не подойдут части, действую по известному вам плану. С начала месяца засылаю в лес егерей-снайперов по два-три человека. Очищаю…
– Ладно. Докладывайте. С богом! – Из трубки послышался длинный гудок.
Штрум облегченно вздохнул, сел, откинулся на спинку кресла.
В покосившейся бревенчатой избе, построенной лесорубами еще до семнадцатого года и подновленной партизанами, топилась печь. В цинковый патронный ящик налили бензин, смешанный с маслом, и подожгли. Смесь долго и жарко горит. Прямо на полу, застланном еловыми лапами, сухими листьями и шинелями, спали партизаны.
Борис Романовский сидел на ящике около двери. Перед, ним – трехногий грубо скорченный стол. На столе – разбросанные части пистолета «парабеллум», ручные тиски, напильники, молоточек. Рядом светильник из медной гильзы зенитного снаряда. Холодный воздух из-под двери шел парком. Унты Бориса покрылись инеем. Он задумался, остановив взгляд на сосновых бревнах домика. Вздрагивало пламя, и крупентчатая янтарная смола на лесинах отливала золотом. Худое землистое лицо Бориса было сумрачным. Опустив глаза, он взял надфиль и тиски с зажатым в них бойком, зябко поежился под кожухом.
