Когда миновали Велитры, он сам подобрался поближе к господину и некоторое время скакал рядом, как бы облегчая ему возможность начать разнос. Децим и Метробий по молчаливому приказу Суллы отстали настолько, чтобы не слышать деталей неприятного разговора.
Сулла пребывал в задумчивости, и выражение его лица не было слишком мрачным.
Наконец раб не выдержал:
– Я жду, когда ты наконец обругаешь меня, иначе сердце мое никогда не станет на место.
Щека консула слегка дернулась – так он в последнее время улыбался.
– За что я должен обругать тебя, за то, что ты прекрасно сделал свою работу? Я скорее должен тебя поблагодарить за то, что ты дал мне возможность поиздеваться, причем совершенно безнаказанно, причем в его собственном доме, над моим самым знаменитым противником.
Марк Карма с облегчением выдохнул собранный в груди воздух.
– Но ведь я поставил тебя в ситуацию, когда ты должен был отказаться от командования…
– Пусть Марий думает, что меня сейчас можно поставить в подобное положение. Он не понимает, что нельзя получить то, что получить нельзя. Могу поспорить на свои новые поножи, а они погляди какой выделки, что когда мы въедем в лагерь, то найдем там вестников сената…
– Я думаю, их быстренько распнут, – влез со своим мнением раб.
Сулла отрицательно покачал головой:
– Нет, за что их распинать, они ведь не преступники и не взбунтовавшиеся рабы. Их просто повесят.
– В знак уважения к сенату.
Консул медленно повернул голову и вновь внимательно посмотрел на своего раба.
Тому было трудно выдержать слишком знакомый взгляд, и он быстро спросил:
– Но если дела наши так удачно поворачиваются: унесли вон ноги из Рима, бесплатно выкупили жизнь, выставили полным дураком этого старого и жадного мошенника, почему глаза твои так грустны?
– Немного радости в победе над ничтожествами.
– Ты себе кажешься орлом, который ловит мух?
Сулла опять посмотрел на скачущего рядом.
– Да, когда-то ты сказал мне правду – без тебя мне будет скучно.
По лицу Марка Кармы проскользнула самодовольная улыбка, но она тут же исчезла, после того как Сулла произнес следующую фразу:
– Но ты так до сих пор и не рассказал мне, где провел годы до встречи со мной в Цирте.
Раб занервничал, взялся чесать шею, которая, судя по всему, и не думала чесаться.
– Опять скажешь, что не пришло время.
– Извини, Луций, но действительно не пришло. Мне не то чтобы есть что скрывать, просто, как говорится у этрусков, слово, произнесенное утром, может прозвучать во спасение, то же, но вечером сказанное, способно и умертвить.
