Сулла приказал отвязать веревки и бросить их вниз. После этого он последний раз посмотрел на героического юношу. Тот, опутанный толстыми веревками и многочисленными руками, был чем-то похож на Лаокоона.
– Да, отцу его будет не хватать, – пробормотал консул, устремляясь вслед за своим неожиданным спасителем по темным, помойным, вонючим, скользким и мрачным внутренностям ночлежного дома.
– Куда ты нас ведешь?
– Долго рассказывать, – усмехнулся хитрый раб.
– Когда это ты так успел изучить все здешние закоулки?
Раб усмехнулся еще хитрее и загадочнее.
Было еще два небольших столкновения. Сначала с бандой пьяных вольноотпущенников, потом с одиноким, тоже пьяным, но не забывшим свой долг стражником, он занял оборонительную позицию возле какой-то урны, установленной на полуколонне, и, решительно поведя бой с превосходящими силами, стал звать на помощь.
Получив удар в шею, смельчак был убит.
– Что это за калитка? – подозрительно спросил Сулла.
Карма снова сделал загадочные глаза.
Ничем не приметная, обитая металлическими полосами, с одним глазком в форме ромба, калитка в густой тени старых цизальпинских акаций.
– Чей это дом? – еще более недоверчиво спросил Сулла. И нахмурился.
– Чтобы это понять, надо войти, и как можно скорее.
За поворотом улицы послышались шлепанье растоптанных плебейских сандалий и пьяные крики.
– Да, надо войти, войти поскорее, – заныл тихонько Метробий, – а там и поймем все, клянусь Минервой и…
– Это ловушка?
Раб кивнул:
– Ловушка судьбы. Или, правильнее сказать, ловушка наоборот.
Понимая, что дальнейшие препирательства не только бесполезны, но и опасны, Сулла сказал:
– Открывай.
Дом, на территорию которого они попали, принадлежал, несомненно, одному из самых богатых людей в городе. Два больших бассейна, один со специально откармливаемыми муренами, другой – для купания. Цветники, масса африканских растений, которые в Италии в обычных условиях не встречаются.
Дорожки посыпаны так называемым пуническим песком – тонкий, розовый, с неуловимыми блестками.
На большой зеленой, тщательнейше подстриженной полянке – длинный стол, накрытый – даже с расстояния пятидесяти шагов было понятно – с необычайной роскошью.
Людьми, которые только что избежали не просто смерти, но смерти мучительной, унизительной и бесславной, все это роскошество воспринималось с особой остротой.
Волны народного негодования, докатывавшиеся из-за стен, окружавших сад, больше не казались угрожающими, в них появилось что-то неопасно-театральное.
