Однако при мысли о таком намеке у Володи неприятно екнуло под сердцем. Кто знает, какой человек этот очкарик. Ведь не примут в такую солидную организацию проходимца и взяточника. Эта девица сказала «своеобразный». Как понимать? Ляпнешь насчет благодарности и наличных, а он тебя матом! Хуже того, может позвонить куда надо, шум поднять. Тогда вывезут наружу незаконность командировки и достанется всем: Козюбину, главбуху, ему, Сидельникову. Ведь не маленький, знал на что соглашался. Заведут дело, даже посадить могут…
Очкарик не шел долго. Володя искурил папиросу, захоронил окурок в ящике, из которого росла по-северному бледная китайская роза, нетерпеливо посмотрел на часы: время приближалось к обеду. Он шагнул к кабинету, приоткрыл дверь, просунул в щель голову. Ольга Викторовна, сидя за столом, подкрашивала губы, видимо, уже собиралась домой кормить своего летчика.
— Не скажете, может, Вадим Дмитриевич ушел совсем? — спросил Володя, чувствуя себя виноватым за то, что помешал женщине заниматься туалетом.
— Придет, — уверенно сказала она, и пошевелила губами, раскатывая только что нанесенную на них помаду. — Обязательно придет. Потерпите…
И тут прокатился звон: высокий, взволнованный, как крик пароходного ревуна. Володя захлопнул дверь, отошел к окну и занял прежнее место под китайской розой. Из кабинетов валом пошел народ, будто сотрудники «Лесоснаба» стояли, как спринтеры, на старте и ждали выстрела, чтобы рвануться вперед за призовыми местами. Некоторые, проходя мимо Сидельникова, роняли на него безразличные взгляды, другие проносились мимо, не повернув головы.
Из кабинета номер шесть вышла Ольга Викторовна. Теперь Володя увидел ее в полный рост и отметил, что она ничего себе, фигуристая и вообще… чем-то неуловимым напоминает Лиду из купированного вагона. Но эта была, конечно, грубее, проще и наверняка не сказала бы, что «История любви» — мелодия двоих, под которую хочется войти в ночное море. Нет, эта до такого не додумается. И любит она, видимо, не Френсиса Лэя, а песни про летчиков, что-нибудь вроде «Там за горизонтом» — или «Не улетай, родной, не улетай»…
Она повернула и оставила в двери ключ, поправила на плече длинный ремешок от замшевой сумочки, висевшей на бедре, и, даже не глянув в Володину сторону, засеменила по коридору. Володя машинально ощупал для чего-то боковые карманы: проверил наличность, свою и государственную. Все было на месте, наличность дожидалась своего звездного часа, а он все не шел, этот час, и неизвестно было, придет ли. «Лесоснаб» в эти минуты казался Сидельникову последней надеждой. Даже не «Лесоснаб», а единственный его заурядный представитель — низкорослый очкарик Вадим Дмитриевич, в которого Володя вдруг смутно поварил…
