Когда Зиновий вышел из воды, на берегу — неподалеку от его одежды — сидела девушка. Обхватив колени руками, по-птичьи наклонив голову. Глаза у нее были большие и черные, словно влажная сморода, и в глазах этих прыгал смех.
— Как это вы отважились искупаться?! А я вот вашу одежду решила постеречь. — И безо всякой паузы: — Меня Галя зовут. А вас?
Зиновий молчал, улыбаясь. «Именно это имя ей и подходит — птичье!»
— Чего это вы лыбитесь?! И чего молчите? Может, воды наглотались, а? — Девушка хихикнула, потом надула губки. — Фи, какой невоспитанный: его спрашивают, а он не отвечает!
— Вы не сердитесь на меня, пожалуйста! Я по-хорошему улыбнулся. Мне оч-чень, оч-чень приятно на вас смотреть. А не ответил… просто у меня имя не такое хорошее, как у вас…
— Чем же мое — хорошее? — искренне удивилась Галя. — А плохих имен, да будет вам известно, и вообще не бывает. Ну, так как же вас зовут?
— Зиновий, — выдавил из себя с большой неохотой.
— И чем же оно плохое? Редкое имя! Не то что мое. — Девушка повторила нараспев: — Зи-но-о-ови-ий! Мне нравится! А вы ведь не здешний? Откуда будете?
— Из Ленинграда. Студент.
— Ой, что вы говорите?! Как интересно! А я ведь как раз в Ленинград и собираюсь поехать, в медицинский поступать. Я школу закончила, отец с матерью на юге, у них отпуск. Отцу тепла и солнца, как воздуха, не хватает. А я здесь осталась, одна. Впервые. К вступительным готовлюсь. А вы как в нашем городе оказались? Не секрет?
Зиновий торопливо оделся, стал рассказывать. Девушка схватила его за руку, воскликнула:
— Так вам ведь жить совсем негде! Пойдемте ко мне, пойдемте! Говорю же вам: квартира совсем свободная, мать с отцом уехали. А я и обед вам сварю, я готовить умею, правду говорю! Пойдемте же! Да не бойтесь же, я не кусаюсь!.. Смешной вы какой, честное слово…
По дороге она тараторила, не умолкая:
— …Отец у меня здесь сидел, сам-то он родом с Кавказа, его в тридцать шестом посадили, пять лет дали — как ярому троцкисту. Он мне говорил: счастлив донельзя, что рано сел. В тридцать седьмом его бы расстреляли, наверное. Такой ужас! А его на допросах не пытали, не били — просто срок дали; можно сказать: смехотворный. Это отец сам так говорит. Но ведь представьте: пять лет. Целая жизнь! В сорок первом, в июне, срок у отца кончился, освободили его, он уже на вокзале сидел — поезда ждал. А тут — война. Как снег на голову, отец говорит. Всех освобожденных, кто еще не успел уехать, здесь оставили. Отец стал вольнонаемным работать. В конторе — в том же лагере, где сидел. Может быть, ему из-за этого снова повезло: больше не арестовывали. А мама моя — из здешних. Ну вот, когда папа мой свободным стал, они и встретились. И поженились — это уже после войны было. Тут и мне повезло: я на свет появилась. Я родителей своих знаете как люблю!..
