На четвертые сутки Черемных отдал приказ на облет истребителями-бомбардировщиками аулов на малых высотах, давая, таким образом, ясно понять, что окружение завершено и душманам ждать пощады не приходится. Решительность, конечно, решительностью, но листовки с требованием к противнику сдаваться в плен мы продолжали разбрасывать. Напрасно!
Я приказал:
— Илмар! Готовь два вертолета: летим на КП к Черемныху.
Сдержанный, как всегда, Бруниниекс возразил:
— Нэ слэдуэт этого дэлать.
— Почему? Я сейчас нужен там, понимаешь, там!
— Это вэрно. Но и Чэрэмных опытэн. И очэнь самолюбив. Поддэржите эго совэтом отсюда.
Я согласился с Илмаром, отдав приказание каждые два часа докладывать мне обстановку под Мазари-Шарифом.
Лишь на шестые сутки батальоны, неся большие потери, стали один за одним соединяться с десантами. Худшее кажется миновало. Черемных сделал еще одну попытку с листовками. Но никакой реакции не последовало. Тогда, связавшись со мной в очередной раз по радио, он предложил нанести удары с воздуха по окраинам аулов. Я посоветовался со своим замполитом, не желая ставить в известность ни Кармаля, ни Рафи, чтобы не связывать их с вероятно непростым для них решением. Мы согласились с предложением Черемных. Решили провести в течение суток удары с воздуха по окраинам аулов («только не по жилым строениям», — настаивал я).
Сделали.
Опять никто не сдается.
Тем временем мы действительно завершили окружение и ясно дали понять об этом противнику.
Нулевая реакция.
Владимир Петрович предлагает расчленяющие удары, чтобы отрезать один аул от другого и не дать моджахедам действовать сообща. Но мне эта идея не нравится. Опять выжидаем. Опять наносим удары с воздуха, но уже все ближе и ближе к домам…
Интуиция мне подсказывала, что должно что-то произойти, потому и не торопился я с проведением на практике предложения Черемных о расчленяющих ударах. Не зря же сидел в стане Противника наш человек. Должен же был он что-то такое предпринять; что подставило бы под наш удар именно бойцов Дустума, а не мирных жителей.
И вот — дело было ночью — моджахеды рванулись из окружения. Бойня продолжалась до рассвета. Бой то и дело переходил из огневого в рукопашный.
— Такой озверелой драки я не видывал за всю Отечественную, — рассказывал мне Черемных позднее, уже в Кабуле. — А когда стало светло, мы увидели почерневшее от трупов снежное поле. И в морозном воздухе пахло человеческой кровью. Раненые моджахеды в плен не сдавались. Они добивали друг друга. Или сами кончали с собой. Кому-то удалось прорваться через наше кольцо. Но таких было немного.
