Становилось понятным, почему нервничают командиры афганских армейских корпусов — Халиль и Мир Тохмас. Я смотрю на них, они — на меня. Как хотел бы я верить в их честность. Как хотел бы!
Мотострелковый батальон бригады залег. Другие два батальона справа и слева тоже залегли. А полки афганской армии, как ни в чем не бывало, продолжали движение на соединение с вертолетными десантами. Даже, на удивление советников в полках, ускорили темп движения: дескать, быстрее надо выполнить задачи — десанты ждут не дождутся подмоги союзников-афганцев.
Вот такую картину нарисовал мне Петр Иванович Шкидченко. Наступила могильная тишина. Даже полковник Халиль не просит больше разрешения «курыть».
Будь то условия открытого классического противостояния, я принял бы меры по усилению огня, подавлению противника вертолетами, авиацией, ввел бы резервы и к чертовой матери все смешал бы с землей. Превосходство явно было на нашей стороне. Но что-то меня сдерживало. Интуиция подсказывала, что поддаться простому решению — значило бы поступить безрассудно, возможно, даже опрометчиво и безнравственно. Употребить всю силу и уничтожить огромное количество мусульман, не все продумав и не все предприняв для избежания большой крови? — побойся Бога, Александр Михайлович, говорил я сам себе. И в то же время я видел глаза раненого комбрига, глаза советских генералов и офицеров. Смотрел я и на командиров афганских армейских корпусов и чувствовал: они прекрасно понимают, что мы здесь, под Кандагаром, в винограднике, столкнулись с жестоким коварством, если не с предательством.
Мне нужно было время все хорошо обдумать. Я переживал тяжесть потерь, понимал, что придется вести неприятный разговор с Бабраком Кармалем, тем более неприятный для меня разговор с министром обороны Устиновым. Это неминуемо выйдет и на уровень нашего Политбюро, не исключено и на уровень Генсека. Обязательно вмешается в это дело посольство и Ю. В. со своим аппаратом.
В этой обстановке надо было сохранить и свое лицо и в то же время взять всю полноту ответственности на себя за тяжелые для нас потери. И разрубить этот узел, довести бой до успешного конца, как-то поднять, подбодрить боевой дух бригады.
А уж причины этой трагедии мы выясним. Но, конечно, позже, не теперь.
Сидевшие в автобусе ждали моего скорого решения. Но я еще не был к нему готов.
— Все свободны, — сказал я.
Медленно, как на казнь, выходили генералы и офицеры из автобуса. Остался лишь полковник Бруниниекс.
