«Оглянись… оглянись… оглянись!» – приказывает он едва слышимым шепотом себе и, преодолевая тряску и страх, резко разворачивается и беспокойным, тревожным взором осматривает кухню.
Только сейчас Виктор заметил, что в кухне уже витал сумрак. На улице, наверно, стало вечереть, и эта серость вошла в кухню, пробившись сквозь двойные рамы окна. Она как-то странно посеребрила стол и его старую, потертую, выщербленную до дыр поверхность.
Ах, нет! то не серость посеребрила стол – эта серость струилась от птицы, что стояла на середине стола. Птица была не кем иным, как журавлем – небольшим таким, в высоту едва достигающим сантиметров восьмидесяти. Оперение его туловища было голубовато-серебристым, длинные, маховые перья, небрежно сложенные, почти касались поверхности стола. Голова и шея журавля казались черными, а из короткого, чуть желтоватого клюва, слегка раскрытого, выбивался прозрачно-серый клубящийся пар, крупные же темно-серые глаза смотрели на Витюху в упор. Недлинные ноги и крепкие пальцы черного цвета блестели, будто начищенные обувной крем-краской, а около оперенья журавля витал тот самый серебристый свет. Птица, взволнованно переступая по полотну стола, тихонько постукивала когтями по темно-коричневому дереву, издавая те самые пугающие тук-тук-тук.
Журавль поднял голову вверх, выгнул шею и звонко, мелодично закурлыкал… Курлы-курлы-курлы! – прокричала птица, и в этом крике, словно зове, услышал Витек какую-то давно позабытую песню, которую пела ему, много времени тому назад, та самая бабушка Валя, пела, укачивая на руках болезненного пятилетнего мальчика, внучка, величаемого ласково Веточкой… веточкой… веточкой.
Ой, люли, люли, люли!
Прилетели журавли,
Журавли-то мохноноги
Не нашли пути-дороги…
Птица опустила голову и глянула своими темно-серыми глазами на Витьку, и сердце того протяжно застонало внутри, увидев на выгнутой удлиненной шее, на небольшой голове журавля миниатюрное человеческое лицо. И не просто лицо, а лицо престарелой женщины, усыпанное тонкими морщинками возле губ и глаз – лицо своей бабушки… бабули… бабуси… бабы Вали… Валентины Алексеевны.
Он увидел ее такой, какой она была при жизни…
На смуглом ее лице находились: маленечко удлиненный, с острым кончиком, нос, тонкие, высоко посаженные темно-русые брови, большие, ясные очи, бледно-розоватые, покрытые мелкими трещинками прямые губы и большая, в виде сердечка, родинка прямо около уголка правого глаза.
Бабуля какой-то миг молча глядела в глаза своего внука, ее красивые очи наполнились крупными слезами, губы, дрогнув, приоткрыли рот, и, еле сдерживая рвущиеся изнутри рыдания, она срывающимся голосом сказала:
