Особенно густота и чернота этого ковра выделялась в кухне, куда вел дверной проем из комнаты. В небольшой прямоугольной комнатке, размером три на четыре, находилась восьмидесятисантиметровая в высоту и метровая в длину печь с прямоугольным кирпичным коробом и лежащей на нем чугунной плитой с двумя трехконтурными конфорками, да широкой трубой, устремляющейся сквозь потолок и крышу дома вверх к звездам. В кухне, как необходимый предмет интерьера, еще жил старый прямоугольный большой стол, доставшийся Витюхе от бабки, и какое-то количество самодельных дубовых и очень массивных табуретов. Вот под этим столом с округлыми резными ножками и возле печи плотным слоем лежали деревянные опилки, мельчайшая пылевидная труха, останки угля, куски веревок, рваные части пакетов, тряпок, окурки, негодные пробки и, конечно, десятка два пустых бутылок, охраняющих, с одного бока, подступы к печке, с отбитыми горлышками да большущими трещинами по поверхности своих брюховатых тел. Они стояли возле кирпичной, обмазанной глиной печи, которая уже давно потеряла побелку, потеряла местами и слой глины и теперь показывала свои красные внутренности. Бутылки же, словно раненные на войне, покалеченные снарядом или пулей и не смеющие более вступить в очередной бой или схватку с врагом, согревали свои жалкие тела подле хранящих тепло и жизнь кирпичей, точно стараясь хоть как-то отогреться в редко отапливаемом доме. В кухне, так же, как и в комнате, напротив фанерной перегородки находилось два окна с двумя рамами, каковые, несмотря на тяготы жизни, сумели сохранить и стекла, и вторые рамы, правда, никогда не вынимаемые… В связи с тем, что в доме на окнах не имелось ни занавесок, ни штор, ни гардин, потому как они были пропиты, в кухне между внутренней и внешней рамой для красоты или от чужих заглядывающих, любопытных глаз были постановлены стоймя желтые, с выцветшими рисунками, газеты, сдобренные мелкими черными какашками насекомых.
Справа от окон или слева от фанерной перегородки, как раз напротив печи, в еще одной стене находилась деревянная дверь в сенцы… Она крепилась на скрипучих петлях и, как все в доме, была ужасно грязной, никогда не мытой, не крашеной и плохо прикрывала вход в комнату… А в маленьких сенцах, темных, без окошечка и с одиноко свисающей с потолка лампочкой, теперь стоял не менее одинокий, покосившийся на бок, кривой, побитый донельзя и ржавый холодильник. Кажется, «Атлас», правда, самого логотипа уже там и не значилось, висели лишь две буквы – «А» и «а», а все остальные буквы были кем-то сбиты или оторваны, и поэтому назвать полное имя холодильника не представлялось возможным – чему холодильник был нескончаемо рад, потому как, опасаясь быть вновь побитым, он включался очень редко, и каждый раз, когда выходил на связь, тяжело вздрагивал всем своим металлическим корпусом и протяжно звенел внутренностями. «Атлас», или «А..а.», не желал обращать на себя внимание еще и потому, что внутри него уже давно ничего не хранилось. Изредка там, правда, появлялись какие-то начатые или недоеденные остатки пищи, вечно хранящиеся в железных банках. Попадая в глубины холодильника, эти остатки постепенно серели, синели, чернели и, несмотря на старание «Атласа» выработать благоприятную для хранения пищи температуру, через какой-то срок начинали невыносимо пахнуть, а вернее, дурманно вонять…
