Катя подчинилась. Она шла домой в толпе усталых, присмиревших девчат, и ей казалось, что кто-то ударяет ей сзади под колени, подлаживаясь к каждому шагу поочередно. Ныли плечи, и ломило спину.
Очень трудно было не пасть духом. Нынешнюю жизнь нельзя было даже сравнивать с той, давней работой на стройке, о которой с тайной гордостью любила вспоминать Катя. Здесь девчата встали лицом к лицу с тайгой, и всю тяжесть положения не могли облегчить ни залихватские песни у костра (когда от усталости красиво дрожат голоса), ни белые наволочки невероятно взбитых подушек в общежитии.
Обедали торопливо. Жиденький суп и каша из сечки — все это было даже не едой, а жалким суррогатом для поддержания сил, и все. А пищу нужно было проглотить как-нибудь поскорее, чтобы утолить голод и не возбуждать здорового аппетита. Хлеб — другое дело! Ломтик ржаного, пополам с овсяной мукой, хлеба можно поджарить на раскаленной плите, грызть его как сухарь, продлить удовольствие. Сухарь издает чудесный запах, вкусно похрустывает на зубах. Это лакомство! Но его так мало…
И после обеда — в какие-то семь часов вечера! — нестерпимо хочется спать. По-прежнему ноет спина, болят тяжелые грубые ладони (недаром парни из первого барака вчера называли руки «грабками»).
«Выпустить стенгазету… Выпустить обязательно!» — твердила мысленно Катя на разнарядке, заполняя рапортичку скучным и обидно незначительным текстом. Весь нынешний подвиг бригады уместился в одну прозаическую строчку… Катя расписалась без всякого завитка (не хватило сил!) и собралась было уходить, когда Николай случайно упомянул фамилию Опарина.
— Какой Опарин? — испуганно спросила Катя. — Наш, из Лаек?
— Не знаю, ваш ли… Илья Опарин, парторг участка. Завтра вы в его распоряжение всей бригадой, — ответил Николай.
Катя схватила ушанку и вышла из кабинки начальника. В своем бараке она, не раздеваясь, прилегла на кровать. Лежала молча, заломив руки под голову, смотрела в потолок.
— По-солдатски устроилась? — с ехидством спросила Дуська.
— Я встану еще… — вяло пообещала Катя.
— Героиня! Зачем это?
Катя закрыла глаза, сказала будто с чужих слов, не свое:
— Надо нам со стенгазеты… общественную работу начинать…
Дуся засмеялась:
— Так и есть, в героини настропалилась! Да кто читать-то ее, твою газету, будет?
Катя наконец пришла в себя, поняла, о чем шел разговор. Приподнялась на локоток:
— Что ты мелешь, Дуська?
— А то, что некому ее читать! У тебя глаза слипаются, а другие из железа, что ли? Ты, если комсорг, не о бумажке думай, а о деле! Как людей устроить, как им работу облегчить! А то — стенгазета! Это потом, когда в бухгалтера все выйдем, может, и проявится охота ее читать.
