— Опять скулить? — взвизгнул он, шагнув к горящему костру. — Трудности наши перегибать на сто восемьдесят градусов?! Кто такой?
Николай схватил его за рукав.
— Да погоди, Семен Захарыч! Не цепляйся за глупое слово! Человек справедливо говорит: на сухом хлебе, ясное дело, в небо не полезешь!
— Никак не справедливо! — запальчиво возразил десятник. — Какое же оно справедливое, если его удовлетворить нельзя?! Чем мы ему ответим, коли в каптерке только и мяса, что здоровенные крысы?
Авторитет начальников был основательно поколеблен. Спорить в бригаде, ясное дело, не следовало. Но Николая никак не занимала внешняя сторона разговора: он беспокоился о второй вышке, о бригаде, которая распадалась на глазах.
— Правильное требование, товарищи. Но как его выполнить, вот загвоздка, а?
Парень с обметанными губами обиженно покосился в сторону Шумихина, потом глянул на Николая:
— Можно говорить-то или опять стегать будете? Удовлетворить, вполне понятно, трудно. Это каждый понимает. Но и с голодным брюхом лазить по десять часов на верхотуре невозможно. Это привычка такая кой-где выработалась еще до войны: работу дай, а трудность перетерпи! Почему так? И до каких возможностей? Я, к примеру, ресторанов не прошу, но мне нужно топор крепко рукой держать, не полететь вниз головой с сорока метров. Понятно вам это? А что касаемо нашего десятника, то мы его знаем! Будет такой момент, что в неделю маковой росинки у людей во рту не сгорчит, так он не постесняется на работу двинуть. Только смыслу не получится: в дороге попадают его работники носом в снег — и баста…
— А ему что? — спросил кто-то из-за плеча Николая. — Он акт подпишет о несчастном случае — и дальше!
— Да что вы на человека взъелись? Что ему, легче других, что ли? — удивленно прервал Николай.
— Он с завхозом с одного котелка ест!
— Завхоза приструним, заставим крутиться! Если снабженец, то давай снабжай! — сказал Николай. — Вашу бригаду — в первую очередь! Но расходиться нельзя, поймите, товарищи! На вас вся надежда!
Люди молчали. Курили, склонившись к костру, не глядя друг на друга. Тягостное молчание давило всех.
Вдалеке, за купой заснеженных кедров, возникла веселая песня. Женские высокие голоса взлетели разом и угасли, заглушенные рокотом трактора. Потом мотор зачихал, стал глохнуть, и снова поднялась над лесом знакомая песенка.
— Опарин все об радиве тосковал… Вон, приехала музыка! — сказал один.
— Это они спервоначалу, потом утихать будут помалу… — заметил другой.
