Волн накаты и солнце волчком,
Хищность тел у предела акулости.
На песок ты упала ничком,
Подняла грациозно округлости…
Она обрывает меня небрежно и досадливо:
— Не обо всём надо болтать!
Я в обиде защищаюсь:
— Это не болтовня, это всё-таки поэзия…
— Поэзия бабских жоп! — отрезает она безапелляционно.
* * *
У меня квартира с террасой, окружённой живой изгородью, вечерами дверь открыта, доносится запах цветов. Мы пьём «по чуть-чуть» коньяк, смотрим на компьютере фильмы, которые Оксана находит в интернете. Она ищет лишь те, где снялись её, как она говорит, секс-символы.
Сегодня она сказала о германском актёре Себастьяне Кохе, мы глядим фильм с его участием «Жизнь других» Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка. Времена ГДР. Аналог советского КГБ спецслужба Штази занимается слежкой, подслушиванием. Себастьян Кох играет драматурга Георга Драймана, попавшего «под колпак». Наблюдением за ним руководит капитан Штази Герд Вислер, в его роли Ульрих Мюэ. Я готов согласиться с Оксаной, что Кох нравится не ей одной, но она вдруг заявляет: и Ульрих Мюэ, лысый, некрасивый, — также её секс-символ.
Она сидит на стуле, подняв босые ноги на край стоящего впереди стола, не сводя глаз с экрана монитора. У неё изящные ступни, точёные лодыжки, переходящие в скульптурные голени. Я подле лежу на диване.
— Для меня он — секс-символ! — подтверждает она об Ульрихе Мюэ.
Её лицо сосредоточено, тон чувственно-деловой.
— Внешность характерная, — решаю я подпеть.
Она объявляет с чувством:
— Лысые мужики — отличные сильные ёбари. У них ссекает волосы избыток тестостерона.
— Откуда эта чушь? — я вне себя от услышанного, поскольку не лыс.
— Это доказано, — роняет она.
Я требую сказать — кем и где?
Она раздражённо повышает голос, не отрываясь от экрана:
— Хватит мешать мне смотреть! Я уже заёбана!
Я в щекотливом чувстве приятной вины беру её руку, целую. Меж тем на экране с сидящим на стуле Гердом Вислером (Ульрихом Мюэ) совокупляется, подскакивая у него на коленях, полураздетая проститутка.
— Не видно, что отличный ёбарь — она работает, а не он, — ехидничаю я. — И даже раздеться для него не сочла нужным.
* * *
Солнечно, жарко. Мы с Оксаной на Музейном острове в парке Люстгартен, на лужайке с фонтаном. Перед лужайкой высится грандиозный Берлинский кафедральный собор: Berliner Dom. Оксана в облегающих брюках грациозно полулежит на траве у фонтана, сверкающего струями в солнечных лучах, задумчиво глядит на громаду собора, на его купол. Я любуюсь строгой красотой её отрешённого сейчас смуглого лица. Рассказываю ей, что в войну собору крепко досталось, его долго восстанавливали, и теперь он на шестнадцать метров ниже, чем был.
