Я вхожу. Узкая комната. Прямо передо мной батюшка лежит. Я обратила внимание: справа – окно, и возле него, высоко, почти у самого потолка, висит очень красочно сделанная картина. На ней была изображена могилка схимонахини, матушки Серафимы, батюшкиной супруги в миру.
Батюшка лежит на железной, односпальной, узенькой, как солдатская, кроватке. А я, ничего не зная о вере, спросила у Ольги Кузьминичны перед отъездом, как нужно себя в этом случае вести. Она сказала: «Ты войдешь и скажи: «Благословите меня». И встань на колени». Я так и сделала.
Батюшка положил мне руку на голову, затем перекрестил и спрашивает: «Ну, что тебе Ольга Кузьминична сказала?» Я отвечаю: «Ольга Кузьминич на вот такие вопросы прислала: зовет ее дочка жить вместе. Идти ей туда или нет?» А он говорит: «Нет, скажи, пусть она живет отдельно». – «Шубу какую-то ей лисью продавать или не надо?» (Глупым мне казался этот вопрос.) Но батюшка отвечал просто: «Шубу пусть продаст». Задав третий вопрос пославшей меня сослуживицы и получив на него ответ, я не знала, что говорить дальше. Но батюшка сам меня разговорил. А я все наблюдала, ка кие у него ручки худенькие и какой он весь прозрачный, белый. Белые волосы и глаза внимательные и очень добрые.
«Ну, с кем ты, доченька, живешь?», – спросил батюшка. Я сказала: «С братом». – «А отец где?», – продолжал батюшка. «Погиб на войне. Сестра на фронте, до сих пор еще в Германии. И еще есть у меня одна сестра с тремя детьми. Она эвакуировалась вот уж несколько лет назад, и мы ничего о ней не знаем», – отвечала я. «Молитесь о ней, молитесь, – сказал батюшка. – Ну, а ты как живешь?»
«Да вот, батюшка, теперь меня на другую работу посылают. Там «служащая» карточка, а здесь у меня «рабочая» – мало». (Это меня на эвакуатора пере водили.) Батюшка перекрестил меня и говорит: «Господь тебя благословит. Иди, будешь сыта маленьким кусочком». Я заплакала.
Перекрестил меня батюшка, я встала и вышла. И вы знаете, такое у меня состояние было, что я на улицу раздетая ушла. Потрясение. Необъяснимая радость. И – такая легкость внутри. Я не могу до сих пор объяснить этого состояния – такая благо дать на меня сошла. Я так рыдала на этом крылечке: не от горя плакала, а от радости. Зима, треску чий мороз, а я раздетая, в одном легком платьице, стояла на улице и плакала. Мороза будто не было. Выплакавшись, я вернулась, оделась и пошла на станцию.
Когда я вернулась и рассказала все Ольге Кузьминичне, она была довольна, что я съездила к батюшке. С ней мы были недолго вместе: меня отправили в Ленинград, и мы с ней потерялись. Но как-то так получилось, что всегда мне попадались люди, которые направляли меня и помогали.
