В «Охранной грамоте» есть словно бы между делом брошенная мысль: «В возрастах отлично разбиралась Греция… Она умела мыслить „детство“ замкнуто и самостоятельно, как заглавное интеграционное ядро… Какая-то доля риска и трагизма, по ее мысли, должна быть собрана достаточно рано в наглядную, мгновенно обозримую горсть… в каком-то запоминающемся подобии, быть может, должна быть пережита и смерть». На самом же деле эта задвинутая автором «в угол» мысль заключает в себе одну из главных идей и «Охранной грамоты», и «Детства Люверс», и «Людей и положений». Через горе пролегает путь к радости, через разлуку — к любви. Если все печальное, о чем шла речь в приведенной цитате, не будет пережито подростком в «каком-то запоминающемся подобии», если детство будет «безмятежно», человек никогда не сможет ощутить жизнь как движение от возраста к возрасту, никогда не смирится со старостью и всегда будет обожествлять молодость, порываясь вернуться в нее. Если же такому человеку суждено стать художником, то его постоянно будет подстерегать соблазн самоубийства, поскольку, как ни страшно это звучит, от старости может избавить только смерть. В «Охранной грамоте» и «Людях и положениях» много говорится об этом, и недаром самые горькие слова сказаны о Маяковском, покончившем с собой: «…Он с детства был избалован будущим, которое далось ему довольно рано и, видимо, без большого труда». И пусть внимательный читатель «Охранной грамоты» отметит для себя, с какой настойчивостью Пастернак подчеркивает молодость погибшего Маяковского, как будто выстрел вернул его в пору, когда он был «красивым, двадцатидвухлетним». В пору, которую он так страшился утратить, что без нее не хотел жить.
А тот, кому будущее далось «с трудом», кто не был «рано» избалован им и чьему пониманию «внутреннее члененье истории» было с детства «навязано… в образе неминуемой смерти»? Он, сталкиваясь с самыми тяжелыми испытаниями в своей последующей жизни, теряя самое дорогое, не просто находит силы и мужество «все пережить и все пройти», но и духовно обновляется после каждой утраты. И чем горше утрата, тем полновеснее обновление. «Зерно не даст всхода, если не умрет» — Пастернак особенно выделял для себя эти евангельские слова и процитировал их в «Людях и положениях». Да, творчество дарует чувство бескрайности мира, поэт — «вечности заложник у времени в плену», но — по Пастернаку — чтобы постичь бесконечность жизни, нужно сначала «в каком-то запоминающемся подобии» пережить ее конец. Пастернак усвоил это, как никто другой, и потому назвал себя в стихотворении «Марбург», из второго своего поэтического сборника «Поверх барьеров» (1914–1916), — стихотворении, посвященном центральному событию «Охранной грамоты»: разрыву с возлюбленной, — «вторично родившимся»:
