Им удалось разрушить почти сорок локтей насыпи и дотла спалить гелеполы вместе с установленными в них машинами. Завидев приближающиеся от берега по молу новые силы противника, выстроившего стену щитов, тирийцы спешно поднялись на свои корабли и двинулись восвояси, хохоча и понося македонян. Волны в течение этого и следующего дня обрушили ещё около тридцати локтей расшатанного мола.
Теримах, счастливчик, оказался одним из немногих, кто не получил в этой заварухе ни ожога, ни царапины. Медведю повезло меньше, в самом конце боя он схлопотал стрелу в плечо. Рану он заметил лишь на берегу. Кривясь и морщась, проткнул плоть насквозь, выпуская наружу наконечник, отломил его и вытащил древко.
-- Надо прижечь, -- посоветовал Пирр, -- здесь, на югах, заразу схлопотать -- раз плюнуть.
Полидор согласно кивнул. Большинству гипаспистов, защищавших мол, повезло куда меньше, чем друзьям. Эвтина живым даже до берега не донесли. Труды нескольких месяцев работы пошли прахом.
* * *
-- Александр, это сам Зевс подаёт знак! Приступом взять Тир нельзя. У нас нет флота, а без него подобная осада бесполезна. Отступись, ну зачем тебе обязательно входить в этот город? Они и так изъявляли покорность! Да принеси ты жертву в Старом Тире! Они будут платить нам. Нам, Александр, не персам! Ты губишь людей лишь ради славы! Безо всякой практической выгоды!
Парменион раскраснелся, ухоженная седая борода растрепалась, на лбу блестела испарина. Он говорил уже долго, изобретая множество доводов, которые по его мысли убедят царя отступиться от Тира. К чему впустую биться лбом об эти неприступные стены? Филипп бы не стал.
"Осёл, гружённый золотом, перешагнёт через стену любой крепости"
Конечно, тирийцев подкупить непросто. У них самих золота столько, что они из него ночные горшки льют. Как говорят. Ну, есть и другие способы. Но силой город не взять. Филипп нередко останавливался перед препятствием, не в состоянии достичь цели оружием, но неизменно одолевал любого противника. Не силой, так хитростью.
-- Вот Филипп бы...
Парменион забылся, переступил черту дозволенного. Александр, мрачно внимавший многословным излияниям старика, который давно уже не понимал поступков сына своего друга, вспылил:
-- Твоего царя, Парменион, зовут иначе!
Престарелый полководец заткнулся, потупив взор. Вздохнул.
"Он все больше становится похожим на бабу. Старую, крикливую, наполовину выжившую из ума торговку на агоре. Многословен и глуп. Он не понимает. Никогда не понимал", -- раздражённо подумал царь.
